— Но мы же не священники, как мы можем?

— Ей не нужен священник, ей нужен тот, кто укажет ей путь.

Рихард уставился на отца Константина, он сейчас говорил теми же словами что и София. Но тот даже не заметил взгляда Круспе и продолжал говорить:

— Она не зло, но она и не добро, — заметив удивленный взгляд Шнайдера, священник сказал. — Нет абсолютного зла, как нет и абсолютного добра. Так устроен этот мир. У каждого своя, правда. Она считает, что своими деяниями творит добро и служит Богу. И ее можно понять. Но дело в том, что можно понять каждого, если взглянуть на мир его глазами. Убийца, вор, мошенник, всегда найдет себе оправдание, он скажет вам, что украсть его вынудил голод, убить ненависть.

— То есть, вы оправдываете преступников? — спросил Шнайдер.

Рихард с ужасом посмотрел на барабанщика, ему казалось, что обвинять служителя церкви в его же собственном доме, где со стен смотрят лики святых и словно каждая пылинка наполнена высшим смыслом — кощунство.

— Нет, не оправдываю. Не оправдываю, потому, что не имею права, я лишь служитель церкви, а не Господь Бог. Прощать и отпускать грехи может лишь Отец небесный. А я могу лишь служить ему. Они сами оправдывают себя, сами ищут себе оправдание и чаще всего находят. Ведь кто ищет, тот всегда найдет. Вспомните себя в детстве, когда вы совершали дурное, вы ведь стыдились этого и стыд этот не давал вам покоя. Но с возрастом стыда было все меньше и меньше и все, потому, что чем старше вы становились, тем больше узнавали о том, как оправдать себя. Оправдать перед людьми. Вера — тяжелая ноша для многих, потому, что всегда можно найти оправдание перед людьми и перед собой, но никогда перед Богом. К Богу приходят с раскаяньем, к Богу приходят со смирением. Но это значит, что вы должны признать вину и, признав раскаяться. Но вера дарует и покой. Верующему не нужно задумываться над многими вещами, ведь он итак знает, что есть зло. Но не об этом сейчас речь. София, она верила в Бога и продолжает верить, но она во многом заблуждается. Она мстит, но месть никогда не дарует покоя. Не дарует живому, а уж мертвому и подавно. Она судит людей и решает за них, хотя это противоречит заветам Господа нашего. Она ведь и сама не знает, что хочет, не так ли?

— Постойте, — Рихард задумался. — Но ведь в моих видениях она вполне ясно…

Священник не дал ему договорить, выставив вперед ладонь.

— А с чего вы взяли, что в видениях говорили с Софией? Да, вы видели ее образ и говорили с ним. Но почему решили вы, что это ее слова?

— В каком смысле?

— Ваше видение вызвано наркотиком, что вы принимали, и вы могли видеть в нем лишь себя. Почему решили вы, что слова, услышанные вами — это не ваши мыли? Не ваши сомнения и терзания. Она говорила вам о славе? Но почему она говорила с вами об этом? Ведь этот вопрос волнует только вас. Не потому ли, что вы сами думали на эти темы, но испугавшись, перестали и загнали свои терзания в самый дальний угол своей души? Была ли в вашем наркотическом бреду София? Или там был лишь ее образ, говорящий вам о том, что вы и сами давно для себя решили?

Рихард молчал, может священник был прав, может он действительно мучился этими вопросами, но только не хотел себе в этом признаться.

— Но мы говорим сейчас не о вас, а о Софии. У вас какая-то странная манера, все время переводить разговор на себя. Это от самолюбия все, от самолюбия и эгоцентризма, — священник замолк и покачал головой.

Рихард молчал, он не знал, что мог бы сказать в свое оправдание, да и стоило ли искать пустые слова, ведь в принципе отец Константин был прав.

— Никто не сможет отпустить ее грехов, и дать ей успокоения кроме нее самой, — продолжил священник после короткой паузы. — И пока она не поймет этого, она не найдет успокоения и душа ее так и будет метаться по свету ища ответов. Ей нужно раскаяние и лишь в раскаяние найдет она утешение и спасение. Она побоялась заходить в храм, побоялась говорить со мной. Но почему? Не потому ли что давно решила для себя, что грех ее настолько страшен, что Бог не простит ее. Но кто дал ей право судить за Господа и решать за него? Кто дал ей право!

Наверное, в этих словах и была суть всего, наверное, это и было тем самым ключом и картой, что так страстно желал найти Круспе. Рихарду показалось, что теперь он все понял. Может, это было вдруг пришедшим к нему откровением, а может, он ошибался. Круспе взглянул на Шнайдера, и ему показалось, что барабанщик чувствует то же самое — развязка была так близка.

Священник продолжал говорить, но Рихард уже не слышал его, он вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, вспомнил виденный им в ночь после обряда сон. Ему снилось, что ночью он вышел из хижины и направился в джунгли. Кругом ни души, теплый, наполненный влагой воздух, шорохи где-то в траве, темное небо и крупные, словно нарисованные рукой ребенка, звезды. Тропинка вела к реке, там был пирс, к которому их привез гидросамолет, но он не пошел туда. Он свернул с протоптанной дороги и пошел напрямик через джунгли, поначалу казалось, что он не сможет пробраться сквозь это хитросплетение ветвей, но присмотревшись, заметил небольшой проход. Он пошел туда, потому что знал, где-то там его ждет ключ, именно ключ, потому что карта уже давно у него в руках. А потом сон обрывался. Рихард так и не понял, нашел ли он то, что искал или нет. Наутро сон совершенно вылетел у него из головы, а сейчас вдруг вернулся. Зачем? Напомнить о чем то? Указать на что-то? Круспе не знал. Почему-то ему казалось, что он все же нашел свой ключ и взял его с собой и теперь он лежит где-то у него, спрятанный до той самой минуты, когда он наконец найдет ту дверь, которую нужно… Рихард задумался. Открыть? Закрыть? Он не знал даже этого. Это было нелепо и нереально, думать, будто ты вынес что-то из своего сна, что-то материальное, но почему-то он верил в это, и оттого на душе его вдруг стало спокойно. Он знал, в нужный момент он вспомнит, и ключ найдет свою дверь.

========== Часть вторая. Глава двенадцатая. ==========

***

Четверо музыкантов и продюсер стояли в зале ожидания в аэропорту Лимы. Кругом сновали туристы, было шумно и очень душно. Якоб посмотрел на Тилля и спросил:

— И что нам делать?

— Это ты мне скажи, я понятия не имею, — Тилль начал подозревать, что вся эта затея была не слишком умной идеей.

Они провели в аэропорту Берлина более полутора суток, сидя на неудобных креслах, ожидая каждую минуту, что самолет вот-вот подадут. Наконец это произошло, но в полете что-то случилось и они приземлились в Колумбии, не долетев совсем чуть-чуть. Там они просидели еще полдня и наконец, сели на самолет до Лимы. Казалось, что всю дорогу их преследовали неприятности. Сначала Пауль облился горячим кофе (слава Богу все обошлось, он лишь чуть-чуть обжег руку), потом Якоб (это случилось уже в Колумбии) споткнулся об чей-то чемодан и с грохотом упал посреди зала ожидания, чуть не сломав себе шею, но и здесь все обошлось легкими ушибами и ссадинами, уже на выходе из самолета, в Лиме, Тилль вдруг ни с того ни с сего почувствовал головокружение и тошноту, он еле справился со своей слабостью и добрался до зала ожидания. Правда этот странный недуг прошел так же внезапно, как и появился. Когда, наконец, вещи были получены каждый из участников этой маленькой «спасательной экспедиции» был на взводе.

— А почему я должен знать?

— Так, что никто не знает ничего? — Флаке был возмущен. Он бросил на пол свою тяжелую дорожную сумку и посмотрел на Якоба.

— Не психуй, надо сначала позвонить кому-нибудь, — Тилль достал телефон.

— В полицию! — сказал Флаке и поправил очки.

— Подожди в полицию, может, для начала попробуем Рихарду и Шнайдеру, — Пауль видимо не желал столь скорой встречи с представителями правопорядка.

— А смысл? — Флаке был все еще обижен на Ландерса, говоря это, он даже не посмотрел на гитариста. — Я звонил из этой Колумбии, их телефоны не работают.

Тилль молча набрал номер и приложил телефон к уху.