— Я, — с вызовом сказал Флаке и посмотрел вдаль, словно он играл какую-то трагическую роль. — Я останусь и буду караулить ваши вещи, потому что это мой долг.

— Ерунду не говори, — сказал Пауль и покачал головой. — Какой долг ещё. Можно вещи в камеру хранения сдать. Идём, выпьем, ты действительно на взводе, тебе не помешает расслабиться.

— Считаешь меня алкоголиком? — тихо сказал Лоренц и, коротко взглянув на Пауля, отвернулся.

— Никем я тебя не считаю, хватит, Флаке. Ты достал своим нытьём. Тебе никто ничем не обязан. Не хотел ехать, так и не ехал бы вовсе. Уж это было бы лучше, чем выслушивать твоё нытьё.

— Нытьё? Так ты считаешь, что я нытик! — Флаке поднялся и уставился на Пауля.

— Всё, хватит, — Якоб тоже поднялся и, потянув Пауля за рукав, пошёл в сторону бара.

Гитарист усмехнулся и пошёл следом.

— Тилль? — Олли повернулся к вокалисту.

— Идите, я не пойду. Не хочу.

— Как хочешь, — Олли посмотрел на Флаке.

— Я тоже не пойду, он считает меня нытиком, — Флаке опустился в кресло рядом с Тиллем.

Олли пожал плечами и отправился вслед за Паулем.

— Тилль, это же хамство, Пауль совсем обнаглел.

— Хватит, ты и правда ноешь.

— И ты туда же, я не ною. Просто это очень глупо, сидеть здесь и ждать вылета. Мы можем поехать по домам, а когда погода наладится, вернуться и спокойно улететь. И нам незачем сидеть тут и ждать непонятно чего.

— Флаке, умоляю тебя. Хватит. Сказали же, что скоро все улетим, что ты хочешь-то ещё?

— Домой хочу, на диван.

— Ага, и посмотреть тупой фильм. Прекрати, я и сам не рад, что тебя вытащил.

— Так может мне уйти? — спросил Флаке, голос его немного дрожал, но, казалось, что в этой дрожи больше актёрства, чем искренней обиды. — Вот вы все всегда так. Флаке, не ной, Флаке, не делай это, Флаке, не делай то, Флаке, не смотри кино, оно тупое. А никто почему-то не хочет принять к сведению тот факт, что я живой человек, и у меня есть свои желания и стремления. Что я могу хотеть чего-то такого, особенного и необычного. Я молчу, да, но это не значит, что я никогда не обижаюсь, это не значит, что я отказался от свободы выбора и позволил вам всем управлять своей жизнью. Да, может, я где-то и не прав, но ведь каждый может ошибаться, каждый вправе ошибиться. Свободу, внутреннюю свободу, никто ещё не отменял. Я иногда поражаюсь людям, ведь многие считают меня каким-то шутом, но ведь я не такой, я совсем не такой, и я могу показать это.

— Послушай, ты же книгу хотел почитать дома, — вдруг сказал Тилль.

Флаке на секунду умолк и удивлённо посмотрел на вокалиста, весь его гневный монолог, вся его бравада, всё это прошло мимо Тилля, он хотел было снова начать возмущаться, но в последнюю минуту передумал и почти выкрикнул:

— Вот именно!

— Так почитай её здесь, сейчас самое время и место. Делать нечего, так почитай.

— Я не взял её, — это он сказал уже тихо, себе под нос, почти прошептал, но Тилль услышал.

— О, Господи. Хочешь, я тебе новую куплю, — Тилль расстегнул сумку и стал рыться в ней.— Или вот, у меня была с собой хорошая.

— Не хочу.

— И всё-таки держи, — Тилль протянул Флаке толстую книгу.

— Да не нужно, говорю, — Флаке отстранил её рукой. — Давай лучше поговорим.

— О чём? — Тилль убрал книгу и застегнул сумку.

— Не знаю, о чём-нибудь отвлечённом. Например, о том, куда делись Шнайдер и Рихард.

— Очень отвлечённо, просто совсем отвлечённо, — Тилль улыбнулся.

— Почему все всегда придираются к моим словам? — Лоренц снова поднялся, его поутихший было гнев вдруг разгорелся с новой силой.

— Да никто к твоим словам не придирается, слушай, пойдём в бар, а? Сдадим вещи в багаж. А то ты снова ходить будешь и нервировать всех.

— Всех? Кого это всех?

— Да людей, — Тилль указал на других ожидающих.

— А нечего им на меня смотреть вообще, и я не хочу в бар.

— Тогда сиди здесь, а я ухожу.

— Иди, идите все, а я останусь здесь в одиночестве и подожду вас.

— Жди, — Тилль поднялся с кресла и молча ушёл.

Флаке долго смотрел ему вслед, а когда Тилль скрылся из виду, раздражённо взглянул на табло, увидел, что ничего не изменилось, и покачал головой. — И всё-таки это глупость, — тихо сказал он.

*

Дома никого не было, мать ещё не вернулась с работы, а бабушка, скорее всего, была в своей церкви. Последнее время она всё чаще и чаще уходила в церковь с самого утра и не возвращалась до позднего вечера. Мария не могла понять, что можно было делать там столько времени, и иногда она даже злилась на бабушку, но сейчас пустая квартира только радовала её. Эта звенящая тишина пустого дома, которая в детстве так пугала её, сейчас была желанной и спасительной. Мария, наконец, смогла успокоиться, вдохнуть полной грудью, чтобы снова предаться приятным мечтаниям о «её новом мужчине» — Рихарде. Посидев немного на диване с полуприкрытыми глазами и загадочной блуждающей улыбкой на лице, Мария вдруг сорвалась с места и пустилась в пляс. Если бы кто-то видел её сейчас, то наверняка принял бы за сумасшедшую, но никто не видел, и она могла в полной мере насладиться своим контролируемым безумием. Наконец она устала, снова плюхнулась на диван и прикрыла глаза. Она бы так и сидела целый день, перебирая свои воспоминания и грезя о великой и сказочной любви, но нужно было собираться. Мария быстренько разделась и полезла в душ. Помывшись, она накрутила волосы на бигуди и принялась перебирать свой гардероб. Через полчаса Мария, наконец, выбрала, в чём пойдет на свидание — это платье она надевала лишь однажды на свадьбу сестры, — откровенный вырез, открытая спина. Это не могло не произвести впечатления.

Мария взглянула на часы, было почти пять, до встречи оставалось чуть более двух часов.

— Надеюсь, этот придурок нашёлся, — тихо сказала она и полезла в сумочку за косметикой.

К шести она полностью собралась, уложила волосы в высокую прическу, сделала вечерний макияж, натёрлась душистыми маслами (на упаковке утверждали, что запах этих масел сведёт любого мужчину с ума), платье лежало на спинке кресла, туфли стояли тут же. Телефон безмолвствовал.

Они договорились, что Рихард позвонит ей около шести и скажет, нашелся ли его друг, но была половина седьмого, а звонка так и не было. Мария несколько раз проверила телефон, он прекрасно работал. Скоро должна была прийти мать, а Марии совершенно не хотелось встречаться с ней и объяснять, куда она идёт в своем лучшем наряде. Она знала, что стоит матери прознать про богатого иностранца, как начнутся идиотские разговоры о том, что она просто обязана завтра же выйти за него замуж и уехать, как её сестра. Но это было не так ужасно, как если бы вдруг раньше времени вернулась бабушка, та точно набросилась бы на неё с проклятьями, призывая к покаянию и смирению. Но пока никто так и не приходил. Мария включила телевизор и рассеянно посмотрела новости: ФБР продолжало какое-то расследование, в центре города был сильный пожар в офисном здании, некий Иисус Джонсон, крупный бизнесмен, владелец сети ночных клубов, был сбит машиной и скончался на месте от полученных травм, но всё это совершенно её не интересовало. Мария выключила телевизор и снова проверила телефон — он работал. Рихард не звонил.

— Покайся! Твоё желание получить этого мужчину — грешно, — вдруг услышала она за своей спиной.

На секунду Мария подумала, что её бабушка незаметно вернулась домой и, каким-то невероятным образом, узнав о свидании, призывает её одуматься. Она обернулась и увидела молодую девушку в длинном белом платье, та стояла у окна и внимательно смотрела на неё. Мария не могла понять, как эта незнакомка пробралась в её квартиру, ведь она точно помнила, что запирала дверь. Лима была неблагополучным городом, тут часто случались квартирные кражи, иногда воры забирались в окна и утаскивали всё ценное, иногда они даже не гнушались убийствами. Видимо, и сейчас был тот самый случай. Хотя девушка не производила впечатления убийцы и воровки, но других объяснений её приходу не было. Мария огляделась и увидела на письменном столе, рядом с собой, нож для бумаг, она схватила его и выдвинула лезвие. Это было не самое лучшее оружие, но у неё не было выбора.