Он подсел к прилавку. Кургуз придвинул к нему письменные принадлежности.

Веселый и торжествующий уходил Костя Бережков от портного Кургуза после того, как он сменял рояли на меховую ротонду. Он чуть не прыгал от радости, что наконец-то сегодня вечером он поднесет Надежде Ларионовне ротонду и та, утешившись подарком, переменит гнев на милость и будет к нему расположена по-прежнему.

– За ротондой я эдак часу в десятом вечера заеду, – сказал он, прощаясь с Кургузом.

– Хорошо, хорошо, – отвечал тот, улыбаясь. – Чем чаще вы будете навещать мой магазин, тем мне будет приятнее.

Шлимович сопровождал Костю. Когда они вышли на улицу, было уже темно. Горели уже фонари. Костя схватил Шлимовича за руку и с жаром проговорил:

– Очень и очень вам благодарен за ваши хлопоты, Адольф Васильич! Через ваши хлопоты я теперь совсем другим человеком стал. А то ведь, верите, ходил как кикимора, повеся нос. Надя пристает: «Купи ротонду», а в деньгах перемежка. Занять не знаешь где. Да и не умею я как-то в долг брать. Другие вон как умеют! А я не умею. Нигде никогда не занимал.

Шлимович взглянул на часы.

– Скоро шесть часов! Целый день я с вами сегодня провозился, – сказал он. – Были спешные дела, а я ни на биржу, никуда не успел.

– Отплачу, Адольф Васильич, отплачу. Ведь вот вам надо комиссионные.

– Да, я попросил бы вас сегодня. Ведь уж это так заведено.

– Извольте, извольте. В трактир зайдем, что ли? Хотите в «Малом Ярославце» пообедать? Впрочем, мне нужно на минутку показаться в лавку и узнать, что там делается. Заедем вместе и потом сейчас в трактир обедать.

– Зачем же в трактир? Меня Лизавета Николаевна дома ждет к обеду. Я уж и так опоздал. Она ведь также стоит вашей Надежды Ларионовны и сердитая-пресердитая. В лавку вашу заедем и потом ко мне. Там со мной и рассчитаетесь.

– Ох уж эти женщины! – вздохнул Костя. – Но мне, Адольф Васильич, хотелось вас угостить.

– Потом угостите. Разве в последний раз видимся? Поедемте ко мне.

– Ну, пожалуй, едемте. В лавку, а потом к вам.

Они заехали в лавку.

– С дяденькой вашим Евграфом Митричем худо, – сказали Косте приказчики. – Они даже присылали за вами Настасью Ильинишну, но мы сказали, что вы уехавши.

– Да ведь уж с ним сколько дней худо, – отвечал Костя, несколько опешивши, и поморщился. – Вы Настасье-то все-таки объявили, что я по делу уехал?

– Сказать-то сказали, но ведь вы знаете Настасью Ильинишну. Женщина язвительная… Наскажут и не ведь что.

Обеспокоят дяденьку. Они тут в лавке с полчаса вас дожидались, – прибавил старший приказчик.

– Странное дело… Но ведь я по поставкам ездил, в казенные места ездил. – Костя прошелся по лавке и сказал:

– Так я поеду сейчас к нему… В случае чего, так уж вы не дожидайтесь меня и запирайте лавку. Может быть, я и не вернусь.

Он вышел из лавки. Немножко поодаль, в санях его ждал Шлимович.

– С дядей плохо. Присылал за мной в лавку из дома, – объявил Костя Шлимовичу. – Я уж, Адольф Васильич, к вам на минуточку.

– Не задержу, не задержу. В полчаса пообедаем и все дело сделаем.

Они поехали.

– Очень болен ваш дядя? – спросил Шлимович Костю.

– Да как же, помилуйте!.. Не лежит, не ходит… Только сидит. У него водянка. А только болен, болен, да уж и привередлив! Весь дом смучил. Не знаю, что с ним такое теперь стряслось. Сегодня поутру ему было легче, а вот теперь присылает.

– Может быть, уже развязка.

– Не знаю. Но доктора сказывают, что он в таком положении может долго прожить.

– Духовное завещание есть?

– Кто ж его знает! То говорит, что есть, то говорит, что нет, а верного никто ничего не знает. Дама сердца у него есть, старинная, из горничных она, у нас же когда-то служила, и вот у ней есть дочь от него, так вот эта дама уж как его обхаживает насчет духовной, чтоб показал ей, но не показывает. «Будь, – говорит, – спокойна, обижена не будешь», а показывать не показывает. Та уж и дочь подсылала – никакого толку. Мне тоже толкует: «Береги лавку, свое бережешь». Старшему приказчику – тот же манер… А настоящего ничего не известно.

Они приехали к Шлимовичу. Шлимович занимал небольшую, но хорошо меблированную квартиру. Среди мебели была дорогая бронза, были недурные картины, хорошие вазы, даже старинное оружие. Шлимовича и Костю встретила в передней Лизавета Николаевна.

– Что это, как вы поздно, Адольф Васильич? Жду, жду к обеду и дождаться не могу, – сказала она, хмурясь, но, увидав Костю, ласково протянула ему руку.

– Да вот целый день по его делам провозился, – кивнул Шлимович на Костю.

– Ну, что же, достал ты ему денег?

– Всего, всего достал. Надежда Ларионовна будет сегодня с ротондой. Куплена уж ей ротонда. Вели поставить третий прибор на стол и пусть подают кушанье, а мне с Константином Павловичем нужно еще кой-какой расчет сделать. Константин Павлыч, пожалуйте в кабинет, – пригласил он Костю.

Кабинет был тоже хорошо меблирован. Мебель дорогая, солидная; книжный шкап и тяжелые кресла даже с графскими гербами, очевидно приобретенные по случаю. В уголке помещался диван, сделанный из чучела медведя. Костя и Шлимович подсели к письменному столу. Шлимович взял карандаш и придвинул к себе листик бумаги.

– Полтора процента в месяц я беру обыкновенно комиссионных, если достаю кому-нибудь деньги, но тут не деньги, а товар, к тому же мне не хочется вас обижать, а потому я возьму с вас только один процент в месяц, – сказал он. – Товар вы взяли на шесть месяцев – стало быть, шесть процентов. Товару вы купили на две тысячи… С процентами вами выдано векселей больше, чем на две тысячи – ну, да все равно, будем считать шесть процентов с двух тысяч…

Костю покоробило.

– Адольф Васильевич, да ведь это ужас что такое! – произнес он.

– Вовсе не ужас. Значит, вы не занимали никогда денег. Повторяю вам, что я беру по полтора и даже по два процента, а это уже с вас только, – спокойно отвечал Шлимович. – Заметьте, кроме того, что я устроил так, что Тугендберг взял с вас самый обыкновенный вексель…

– А то какой же еще берут?

– С двумя бланками – вот настоящий вексель, да еще требуют из предосторожности легкого подлога при подписи, чтобы быть гарантировану в верной уплате в срок. Разве вы не помните, что Тугендберг предлагал вам подписаться на векселе купцом, вместо купеческого племянника? А я устроил так, что вас от этого освободили.

Костя покраснел и тяжело вздохнул.

– Сколько же с меня комиссионных? – спросил он.

– За две тысячи сто двадцать рублей. Вы морщитесь? Ну, хорошо. Я не хочу вас обижать и возьму с вас только сто рублей. Давайте сто рублей. Пусть будет сто рублей, – махнул рукой Шлимович и продолжал: – Ну, да за продажу товара на девятьсот рублей.

– Как? Еще и за продажу? – широко открыл глаза Костя.

– Да как же без этого-то? Ведь вы торговый человек и хорошо должны знать, что комиссионные за все берутся. Мне не хочется вас обижать, но ведь я с вами провозился целый день. За продажу давайте… Ну, давайте хоть двадцать пять рублей. Всего сто двадцать пять.

Костя хотел отдавать, но спохватился.

– Я отдам, Адольф Васильич, но если я вам отдам сейчас, то останусь без денег, а деньги мне нужны до зарезу, – сказал он. – Не можете ли вы подождать эти деньги до продажи вами остальной партии купленного мной товара? – Ну, вот видите, даже и наличных денег не хотите заплатить, а между тем торгуетесь! Ну, давайте расписку без срока, но тогда уж надо будет причесть к ста двадцати пяти рублям проценты… Ну, хоть пять рублей, что ли, чтобы вас не обижать, – сказал Шлимович и прибавил: – Вы не сердитесь, голубчик… Тут дело торговое… Вы сами человек торговый и должны понимать, что деньги должны работать. – Хорошо, хорошо. Давайте, я напишу расписку, – согласился Костя.

– Адольф Васильич! Скоро вы? Ведь суп простынет, – торопила Лизавета Николаевна, заглянув в дверь.