– Ну, с Богом! А за тройку останется за мной. Послезавтра зайди сюда за деньгами. Получишь. Деньги будут у швейцара. Получишь и еще на чай! – скомандовал Костя.

Ямщик что-то хотел сказать, но только почесал затылок и тронул лошадей.

– Зачем же ты его отпускаешь? Он довезет тебя домой, – сказала Надежда Ларионовна.

– Я хотел, Надюша, к тебе… – робко заметил Костя и вошел было уже в подъезд.

– Нет, нет, ко мне нельзя теперь, – отстранила его Надежда Ларионовна. – Я уже сказала вам, чтоб без ротонды вы не смели ко мне показываться.

– Тише… Ну зачем ты при швейцаре-то? Швейцар слышит, – тихо заметил Костя.

– Плевать мне на швейцара! Уходите, уходите.

Костя не уходил и переминался с ноги на ногу.

– Ступайте же! – возвысила голос Надежда Ларионовна.

– Ну, прощай. До завтра.

Когда он вышел из подъезда, тройка уже уехала. В кармане у него не было даже мелочи на извозчика, и он поплелся домой пешком. Пьян он не был, но в голове его изрядно шумело. Что-то подмывало его вернуться обратно, позвониться в подъезд, ворваться к Надежде Ларионовне, но он побоялся окончательного разрыва с ней после такого скандала, а потому удержался. От борьбы с самим собой слезы душили его, подступали к нему к горлу.

– Что это за жизнь такая! Помилуйте… Такая жизнь хуже каторги. Нет, надо во что бы то ни стало доставать денег, – шептал он.

Утром, когда Костя явился к старику-дяде и поздоровался с ним, дядя подозрительно посмотрел на него и с одышкой проговорил:

– Что больно долго конкурсное-то заседание вчера продолжалось? Я не спал. Бьет двенадцать часов – тебя нет, бьет час – тебя нет, наконец, два – и все-таки не слыхать твоего звонка.

– Я, дяденька, по черной лестнице вернулся, через кухню, чтобы вас звонком не тревожить, но я не поздно вернулся.

– Врешь, около часу ночи заглядывала ко мне Настасья. Я спросил ее о тебе, и она сказала, что тебя еще нет дома.

– Я в час пришел-с. В начале второго…

– Неужто так до второго часа конкурсное управление и продолжалось?

– В двенадцать часов кончилось, но я с председателем конкурса присяжным поверенным Ягняевым зашел в Палкин трактир чайку напиться.

– В трактир! Дядя еле дышит, а ты по трактирам шляешься! – ворчал старик.

– Глаз на глаз с ним переговорить хотелось. В заседании неловко. Там дутые кредиторы из родственников и все на свою руку тянут.

– Ой, врешь!

– Денно и нощно для вас стараюсь… Вот уж верный-то раб!.. А вы все ничему не верите. То есть, кажется, собаку за такую службу и то ласкают, а вы…

– В каком же положении дело? Что конкурс?

– Мое воображение так, что и по двугривенному за рубль не очистится.

Старик покачал головой и прибавил:

– Ну, иди в лавку.

Костя переминался.

– Хотел у вас денег попросить… – начал он.

– Давно ли я тебе дал пятнадцать рублей!

– Одиннадцать рублей за сапоги заплатил. Четыре рубля туда-сюда ушло. Вы дайте уж мне пятьдесят рублей. Я целый месяц не буду просить.

– Что-о? – протянул старик и закашлялся. – Да ты никак с ума сошел! Пятьдесят рублей! Портному за тебя только что заплатили, а ты…

– Перчатки требуются-с, галстух… Надо тоже быть чисто одевшись… Часы почистить следует… теплые калоши…

– На вот десять рублей… И уж больше у меня чтобы не просить в этом месяце!

Старик полез в карман халата, вынул оттуда денег, отделил десятирублевку и подал Косте. Костя взял, поклонился и вышел из спальной.

– Ну, какие это деньги! – вертел он бумажку в руках и горько улыбался. – На одну бутылку шампанского тут только да слуге на чай. Эх, жизнь! Около богатого дяди живешь, а насчет денег бьешься как рыба об лед! Да что рыба! Хуже.

Костя отправился в лавку, переговорил со старшим приказчиком и занял у него шестьдесят рублей. Ему нужно было сегодня же заплатить долг кассиру «Увеселительного зала». Он просил сто рублей, но приказчик не дал.

«Ведь ворует, шельма, около кассы, положительно ворует, а со мной делиться не хочет, – думал Костя. – Надо будет с ним как-нибудь решительно переговорить, наступить на него, сказать ему, что я вижу его хапунцы, отлично вижу, и что ежели он хочет, чтобы все было шито и крыто, то пусть делится со мной, иначе я скажу старику. Ведь поймать-то его, мерзавца, на хапунцах не могу – вот в чем мое горе! Хитер, шельма!» – прибавил он мысленно.

Часу в третьем дня в лавку явился Шлимович. Костя сидел в верхней лавке, когда лавочный мальчик привел Шлимовича к нему. Шлимович был, как и всегда, одет франтом, в дорогом меховом пальто с седым бобровым воротником и в таковой же бобровой шапке. На указательном пальце правой руки и в галстуке сияли крупные бриллианты. От него так и несло крепкими английскими духами. При приходе Шлимовича Костя сконфузился, засуетился, стал ему предлагать садиться.

– Чаю не хотите ли? Здесь уж у нас угощение лавочное. Я сейчас пошлю за чаем. Прикажете? – предлагал он.

– Нет, нет. Ничего не надо. Вот только папироску закурю, – отвечал Шлимович.

Шлимович был осторожен. Он сел на стул, осмотрелся по сторонам и тихо спросил:

– Здесь можно говорить не стесняясь? Никто не услышит?

– Никто, никто. Говорите. Я в верхней лавке один. Ну, как наши дела?

Шлимович опять осмотрелся по сторонам, сделал свою обычную гримасу, искривил рот, почесал указательным пальцем с перстнем пробритый подбородок и отвечал:

– Дела как сажа бела. Знаете что… Я вам даже не могу рекомендовать и таких торговцев, которые могли бы вам поверить под вексель меховую ротонду и бриллианты…

– А денег? – спросил Костя.

– Денег уж и подавно ни под каким видом. Все сжались. Нынче время такое. Ужасное время. Бескорыстную любовь легче под вексель найти, чем денег, – шутил Шлимович.

Костя побледнел. Нижняя губа его затряслась.

– Как же это так? Но вы обещали… Вы обещали ежели не денег, то товаром… Мне нужно ротонду… Мне нужно брошку… Вы слово дали… Мы ударили по рукам и даже запивали все это, – растерянно говорил он. – Я уже обещал Надежде Ларионовне. Она ждет… Ждет с нетерпением. Господи! Что же это такое!

– Успокойтесь, успокойтесь, молодой человек, – усмехнулся Шлимович. – Ротонда и бриллиантовая брошка у Надежды Ларионовны могут быть завтра же, надо только вам согласиться несколько на иную комбинацию.

– На какую? Я на все согласен! Ротонда мне нужна до зарезу! – воскликнул Костя. – Говорите, что такое?

– А согласны, так, стало быть, и разговаривать нечего. Завтра же повезете ротонду Надежде Ларионовне.

– Но что же я должен сделать?

Шлимович опять сгримасничал и опять почесал пальцем подбородок.

– Мехового торговца и бриллиантщика я вам рекомендовать не могу, но могу свести с одним торговцем, который даст вам под вексель роялей и музыкальных инструментов. – Как роялей? Как музыкальных инструментов? Помилуйте! Да на кой черт мне музыкальные инструменты! – возвысил голос Костя, чуть не плача.

– Те-те-те… Остановитесь… Не раздражайтесь… – остановил его Шлимович. – Музыкальные инструменты всегда можно продать, и я берусь это вам устроить. Вам ведь деньги нужны.

– Конечно же… – проговорил Костя.

– Ну вот… Я и устрою.

– Голубчик, Адольф Васильевич, устройте.

Костя схватил Шлимовича за руку и спросил:

– Когда это можно все сделать?

– Чем скорее, тем лучше. Если вы имеете теперь свободное время, то едемте сейчас к этому человеку, который торгует музыкальными инструментами.

– Так едемте, Адольф Васильич, едемте! – засуетился Костя. – Я сейчас… Я только скажу старшему приказчику, что мне надо отлучиться.

Через десять минут Костя и Шлимович ехали на извозчике.

Шлимович привез Костю Бережкова в Среднюю Подьяческую. Они остановились у ворот облупившегося дома и вошли во двор. Двор был грязный, скользкий. Поднявшись по полутемной лестнице в третий этаж, позвонились в колокольчик. Дверь отворила растрепанная, но молодая черноглазая еврейка.