Дикштейн понимал, в каком настроении его боевые друзья, и понимал, что оно перешло к ним от него. Он и раньше сталкивался с таким общим духом перед боем. Всем им не был чужд страх, и, как ни парадоксально, именно он заставлял их желать скорейшего начала схватки, потому что хуже всего было ожидание; обстановка боя оказывала наркотическое воздействие, и лишь после него было ясно, кто остался в живых, кто погиб, но ни о чем больше не надо беспокоиться.

Дикштейн детально разработал план атаки и рассказал о нем. "Копарелли" - этакий миниатюрный танкер, с трюмами в передней и средней части палубы, с основной надстройкой на корме, где располагается и дополнительная. Основная надстройка включает в себя командный мостик, каюты офицерского состава и общую кают-компанию; под ней - кубрики команды. В дополнительной надстройке проход, ведущий к кладовым, а под ними - машинное отделение. На палубе обе надстройки отделены друг от друга, но внизу сообщаются между собой.

Им предстоит высаживаться тремя группами. Аббас атакует с носа. Остальные две, возглавляемые Бадером и Гибли, штурмуют с правого борта и левого по трапам, свисающим с кормы.

Обеим этим штурмовым группам предстоит сразу же уходить вниз и двигаться вперед, уничтожая врагов внутри судна, куда их должен будет загнать Аббас и его люди с носовой части судна. Поскольку принятая стратегия действий предполагала, что основной очаг сопротивления останется на мостике, Дикштейн решил сам заняться им.

Атака должна состояться под покровом ночной тьмы: в противном случае им ни в коем случае не удастся подняться на борт - их засекут едва только они окажутся на палубе. Осталось решить проблему, как не подстрелить друг друга в ночном бою. Он предложил опознавательный сигнал, слово "Алия", и атакующие силы были разведены в разные стороны, чтобы они не столкнулись друг с другом, пока все не будет кончено.

Теперь оставалось лишь ждать.

Они сидели тесным кружком на "Штромберге", столь похожего на "Копарелли", где им скоро предстояло драться и умирать. Дикштейн обратился к Аббасу.

- С носа вы будете держать под контролем переднюю часть палубы, пространство, открытое для огня. Размести своих ребят за прикрытиями и оставайтесь там. Как только враг на палубе попробует сменить позиции, снимайте его. Ваша главная проблема - подавить огонь с мостика.

Развалившись в кресле, Аббас еще больше, чем обычно, походил на танк. Дикштейн мог только радоваться, что он рядом с ним.

- И мы первыми открываем огонь. Дикштейн кивнул.

- Да. У вас есть хорошая возможность попасть на борт незамеченными. Но не открывайте огня, пока последний из нас не поднимется на палубу.

Кивнул и Аббас.

- Я вижу, что в моей команде и Поруш. Ты же знаешь, что он мой зять, муж сестры.

- Да. Кроме того, я знаю, что он единственный женатый человек здесь. И, думаю, у тебя есть право позаботиться о нем.

- Спасибо.

Фейнберг поднял глаза от лезвия ножа, которое он острил. Теперь тощий ньюйоркец не улыбался.

- Что ты знаешь об этих арабах?

Дикштейн нерешительно покачал головой.

- Они могут быть и регулярной армией и федаинами. Фейнберг ухмыльнулся.

- Будем надеяться, что армейские - стоит им только увидеть наши рожи, сразу сдадутся.

Шутка была не из лучших, но все облегченно расхохотались.

- Поймите, - сказал Дикштейн, - они предполагают, что, по нашему мнению, нас ждет совершенно пустое судно. И их засада должна быть жуткой неожиданностью для нас. Они ждут легкой победы - но мы подготовились к бою. И кроме того, будет темно...

Открылась дверь и вошел капитан.

- Мы в виду "Копарелли", - сказал он. Дикштейн встал.

- Пошли. Удачи - и пленных не брать.

Глава шестнадцатая

Три шлюпки отвалили от "Штромберга" незадолго перед рассветом.

Через несколько секунд они уже не видели судна, оставшегося за кормой. Оно притушило навигационные огни, освещения ни на палубе, ни в каютах не было, даже в тех, что располагались ниже ватерлинии, дабы ничто не могло предупредить "Копарелли".

В течение ночи погода ухудшилась. Капитан "Штромберга" сказал, она еще не такая плохая, чтобы заслужить название шторма, но дождь налетал порывами столь мощными, что ведро со звоном летало по палубе, а волны были так высоки, что Дикштейну пришлось изо всех сил вцепиться в банку, на которой он сидел в шлюпке.

На какое-то время они словно зависли в непроглядной тьме, когда ничего не было видно ни спереди, ни сзади. Дикштейн даже не мог различить лиц тех четверых, что были с ним в шлюпке. Нарушил молчание Фейнберг:

- Я все же считаю, что стоило отложить рыбалку до рассвета.

Легкий свист дал понять, что наступила полночь.

Дикштейн предпринял те же предосторожности, что и прочие: под непромокаемой курткой и спасательным жилетом он надел старый вязаный пуловер отца, в нагрудном кармашке которого лежали старые часы. Однажды они уже приняли на себя немецкую пулю.

Дикштейну было свойственно логическое мышление, но порой ему казалось, что он слегка сходит с ума. Его роман с Сузи и ее предательство все перевернули в нем; все прежние ценности и мотивы действий были отброшены, а новые сейчас рассыпались в прах. Его по-прежнему беспокоили лишь строго определенные вещи: он хотел победить в этой схватке, он хотел, чтобы уран достался Израилю, и он хотел убить Ясифа Хассана; единственное, что его не беспокоило - он сам. Внезапно его покинуло ощущение страха перед пулевым ранением, перед болью и смертью. Сузи предала его, и он больше не ощущал всепоглощающей страсти и желания жить долго и счастливо всю оставшуюся жизнь. Если Израиль обзаведется своей бомбой, Эстер успокоится в мире. Мотти дочитает "Остров сокровищ", а Игал будет выращивать свой виноград.

Он сжал под курткой ствол автомата.

Шлюпка перевалила через гребень волны, и внезапно перед ними вырос борт "Копарелли".

Несколько раз притормаживая и прикидывая, как добиться мгновенного успеха, Леви Аббас подвел свою шлюпку к самому носу "Копарелли". Белый фонарь над головой мешал четко различать все вокруг, но нависающий над ним изгиб борта скрывал суденышко от глаз любого, кто оказался бы на палубе или на мостике. Когда шлюпка подошла к свисающему трапу, Аббас обвязался под курткой канатом. Помедлив, он скинул ее, отвязал автомат и повесил его себе на шею. Стоя одной ногой в шлюпке, а другой опираясь на планшир, он, дождавшись подходящего момента, прыгнул.