— Марш…

— Спасибо вам, — счастливо улыбнулась она. — Вы правы, это не мое дело. Я могу еще к вам зайти?

— Конечно, я… Марш, послушай…

Она хорошо понимала, откуда-то издалека, отстраненно, но безжалостно отчетливо понимала, что Леопольд просто не хочет, чтобы она пошла и вырезала себе второй глаз. Если бы у него хватало рейтинга — он пользовался бы другими лекарствами. И мог бы посещать хороших врачей. Сейчас у Марш не хватало рейтинга на серьезные лекарства. Она даже не знала, какие нужны, но знала минимальное значение для доступа в расширенную аптеку.

Если бы Леопольд был ее другом. Отцом, наставником или любовником, она бы обязательно прислушалась к его желаниям. И может, порадовала бы его еще одной сценой, повалялась у него в ногах, похватала бы его за руки. Задавала бы глупые вопросы — больно ли ему, может ли она чем-то помочь.

Красная фабричная манжета, самая широкая, капсулы с черным донышком — синтетический морфин. Вот ответ на все глупые вопросы для тех, кто не хочет, чтобы его утешали глупой ложью.

Только благодарность умеет быть такой безжалостной и честной.

— Подожди! — он поймал ее за руку уже на пороге. — Возьми, хорошо?

Он протягивал ей куртку. Тяжелую, черную куртку с подкладкой из синтетического меха. Дорогую, красивую.

Марш таких вещей никогда не носила.

Леопольд теперь тоже не может позволить себе такие вещи, но это не главное, что он теперь не может себе позволить.

— Спасибо вам, — сказала она и провела по датчику ладонью, командуя двери закрыться.

Надела куртку. Такую теплую, и в плечах она ей почти впору. От куртки не пахло дымом, от нее вообще ничем не пахло. Наверное, ее давно не носили — это была вещь Прошлого-Леопольда, от которого вместо аватара осталась куртка на искусственном меху.

Еще пару секунд она постояла, равнодушно разглядывая светлые стены. Наверное, надеялась, что Леопольд ее остановит. Та она, которую Марш погасила, накрыв ладонью. Марш стояла только ради нее, потому что сама она отчетливо понимала, что никто не выйдет.

Марш поставила воротник, застегнула пуговицы и медленно пошла к платформе. Ей действительно нужно было домой.

…

Рубашку переглаживать не пришлось, под пиджаком ее вообще было не видно. Рихард умудрился задремать, но к счастью Аби его разбудил за полтора часа до начала рабочего дня.

Когда Рихард проснулся, все глупости из головы куда-то делись, и он их совсем не жалел. Он разбудил Анни и отправил собираться, сам выпил раствор, разогревающий связки — сегодня предстояло очень много говорить — и отправился в кабинет проверять камеры и свет.

Тревога тоже увязла в ночном синем свете, и Рихард был этому очень рад. Сейчас он был собран, сосредоточен и уверен, что все пройдет как надо.

Все обязательно пойдет как надо.

Рихард сел за стол. Проверил воротник, отражающие блики в линзах, придающие взгляду эффект проницательности. Проверил аватары для сегодняшних эфиров — плакатный и реалистичный, для выступлений, где нужно выглядеть солидно и для тех, где нужно быть ближе к аудитории.

В наушнике нервно застучал часовой ход — Аби отмерял секунды до первого эфира.

Все будет так-так-так.

Совместное интервью с Тодериком Ло. Интервью вел Сан Сэм молоденький держатель конвента с виртуальными экскурсиями по социальным организациями. Это был очень полезный конвент, с которым «Сад» постоянно сотрудничал — пятнадцать миллионов аудитории, надбавки к рейтингам для постоянных участников и обязательный сбор пожертвований в конце.

Все получится так-так-так, как положено.

Аватар Сэма был рыжим, кудрявым и конопатым, взгляд у него был нездешний, как у Бесси, но Рихард прекрасно знал, что это солнечное существо воспользуется малейшим поводом вцепиться ему в горло.

Но Рихард не даст ему повода, ведь так-так-так?

Социальные организации приносили рейтинг, когда их подопечные вызывали жалость. У Рихарда была Анни, но сегодня он не собирался давать Сэму ни сенсаций, ни поводов пожалеть его выпускников. Первое интервью было приурочено к выходу Рихарда на пенсию, а значит, он будет рассказывать только о своих успехах. Показывать комнаты для терапии и довольных выпускников, а еще он, пожалуй, покажет те цветочки, что он посадил ночью. Из этого можно было размотать неплохую импровизацию.

Один из боковых экранов включился, и Рихард увидел край малиновой портьеры.

Так.

Анни поправила камеру и смущенно улыбнулась. Анни надела голубое платье, и оно отвратительно смотрелось в интерьере. Нужно сказать, чтобы к эфиру переоделась. Рихард помахал ей рукой и отвел взгляд.

Так.

Рано. Зачем она пришла сейчас? Он все равно не сможет выслушать ее в ближайший час. Наверное, хотела расставить камеры и выставить свет. Она всегда слишком старалась.

Но это ведь и хорошо, не-так-так-так не так

так

так

ли?

В наушнике грянула эфирная заставка, приторно-торжественная духовая партия.

Словно капля воды сорвалось последнее «так».

Рихард улыбался камере, но куда искреннее он улыбался табло со зрительской аудиторией — эфир пришли смотреть больше чем шесть миллионов человек. Кто-то еще не успел подключиться, скоро людей будет еще больше.

Рихард поздоровался с Сэмом, который сидел на ужасном фиолетовом диване в своей студии и смотрел в объектив мудрым и печальным взглядом.

Как у Бесси.

Как у живых собак.

Лживый, рыжий засранец.

В ушах стучало навязчивое так-так-так. Ну и хорошо, пусть задает ритм, на который так славно нанизывать слова.

Слова вытекали из горла, но Рихард почему-то не слышал и не чувствовал их. Не чувствовал вибраций в горле, не чувствовал, как шевелятся его губы. Словно слова текли мимо и без его участия.

Он за эти годы сказал столько слов.

Сэм обернулся к экрану, чтобы поздороваться с кем-то из специальных гостей.

Рихард использовал это мгновение, чтобы посмотреть на Анни. Она сосредоточенно центровала левую камеру.

Нужно сказать, чтобы взяла другую.

Рихард чувствовал, что эфир получится прекрасным.

Ведь так?

Цифры на табло замерли — рост аудитории остановился, не дойдя до семи миллионов зрителей.

Так.

Анни смотрела прямо в камеру и сосредоточенно хмурилась.

Так.

Рихард успел увидеть, как свет в камере башни вдруг сделался рыжим. Успел увидеть, что Анни больше не хмурится, а потом ее лицо исчезло, а камера, вздрогнув, наполнилась чернотой.

И только тогда Рихард услышал взрыв.

Манжета темнела в углу, черная на белом, будто притаившееся животное. Больше ничего не было — только белоснежная комната, черная манжета, стол и табуретка. Марш не знала, где она. Приехала ли она домой? На каждой стене и на полу было написано «ты дома». Кажется, она сама это написала, прежде чем снять манжету, но не ложная ли это память?

Изменить она все равно уже ничего не могла.

Марш сидела за столом и скользила взглядом по четырем развернутым перед ней экранам. Перед ней настороженно мигала рыжими лампочками отложенного старта серебристая панель. Марш едва касалась ее кончиками пальцев, улыбалась и была счастлива.

Оказалось, чтобы стать счастливой, надо просто перестать сопротивляться.

Но белое пространство начинало раздражать. И эти черные буквы, висящие в пустоте — такая гадость, зачем она их вообще написала.

Она написала?

Да какая разница.

— Аве, Аби! — она подмигнула Рихарду Гершеллу на экране. — Покажись!

Не глядя вытянула руку. Почему раньше она ненавидела Аби? Бесси права, он отличный парень. И глаза у него хитрые — Марш нравились мальчишки с хитрыми глазами. Они все понимали, не то что Освальд и Даффи. С ними было о чем поговорить.

— Мне больно, дружочек, — сообщила она Аби, отвернувшись от экранов. — Что мне следует сделать?

— По рекомендациям, утвержденным медицинскими и правовыми ассоциациями, вы можете обратиться к дежурным врачам или в ближайший аптечный пункт.