Он целую вечность то рвался вверх, то полз куда-то в бок, а перед Марш все это время стояла необъятная женщина в дутой синтетической куртке. В другое время она бы держалась от нее подальше, но сейчас это широкое облако шуршащей оранжевой ткани было как нельзя кстати. Оно загораживало остальной мир, только тихий женский голос объявлял этажи. Марш ждала своего почти с ужасом, но когда лифт остановился и двери открылись, она неожиданно успокоилась. Прошипев что-то дежурно-раздраженное выбралась из-за спины женщины в оранжевом и вышла в серо-голубой коридор.

Села на пол прямо у лифта, развернула на коленях снимающий экран и кое-как в третий раз поправила макияж. Получилось неожиданно хорошо, она и забыла, что косметика давно не боится ни слез, ни ветра.

А все же надо было что-нибудь купить.

Она кончиками пальцев разгладила лицо, растопив натянутые под кожей проволочки и узлы, а потом встала, дошла до нужной ей двери и погладила датчик.

Потому что так было надо, и потому что она действительно больше ничего не боялась.

…

Дверь не открывалась. Марш успела подумать, что Аби ее обманул, что родственники Леопольда открыли его профиль посмертно, а отметка о смерти не появилась из-за сбоя, и еще что у нее просто очередной приступ, лекарство в манжете опять кончилось, и она просто пришла скрестись в чужую комнату.

Когда дверь наконец-то открылась, Марш даже не сразу это поняла — так и осталась стоять с протянутой к датчику рукой.

Она хотела, действительно хотела сохранить лицо. У нее был план — эйфорины, макияж, пиджак и шарфик, злость, которая позволяла ей не только огрызаться на людей в лифтах, но и удерживать мечущийся рассудок.

Только вдруг не стало никакой злости, и шарфик Бесси ничем-то ей не помог.

— Это вы, — просипела она, вцепившись в косяк. — Вы живы. Вы… вы живы.

Эти слова прозвучали почти обвинением.

А Леопольд молчал. Щурился, вглядываясь в ее лицо, и за спиной у него почему-то стояла непроглядная темнота.

Здесь нет света? Отключили за неуплату, произошел сбой и заявка на ремонт висит где-нибудь в конце очереди?

— Марш Арто, — наконец сказал он. — Ты — Марш Арто.

Она завороженно кивнула.

Леопольд не выглядел больным или изможденным, но все, что бы они ни замечала в его облике, было неправильным. Взгляд как раньше — но более растерянный и мутный. Черная рубашка — мятая. Серебристо-лиловый халат — с потертыми рукавами и потрепанными лацканами.

— Заходи, — опомнился он. — Я надеялся, что ты не придешь.

— Почему? — спросила она, окончательно убедившись, что шарф никого не обманул.

— Я снял приватную отметку с профиля чуть больше двух недель назад, — усмехнулся Леопольд. — Если бы ты жила, как я надеялся — ты бы об этом вообще не узнала. Что с глазом, Марш? — неожиданно строго спросил он, и ей сразу захотелось спрятаться или хотя бы закрыть лицо.

Он зажег свет, и она почувствовала секундное облегчение — комната выглядела вполне прилично, чистая, сухая и светлая. Но батареи гудели совсем как у Бесси — обиженно и прерывисто. И не грели.

В углу она заметила портативный обогреватель.

— Катаракта, — с вызовом выплюнула она подготовленную ложь. И тут же поняла, что теперь злость пришла невовремя и выдала ее еще до того, как она ответила.

— Врешь, — безжалостно ответил Леопольд.

Вытащил из-под кровати два складных пуфа. Подошел к длинной и узкой картине — золотые деревья на черном фоне — и зачем-то начал снимать ее со стены. Марш не сразу поняла, что это столешница — у нее была такая же, но она много лет ею не пользовалась. И уж точно не додумалась бы ее украшать.

— Я болела, — она решила говорить полу-правду.

— Болела, — кивнул Леопольд. — И что ты с собой сделала?

Она не так себе представляла их встречу. Марш раздраженно растерла руки, обнаружила, что так и не сняла перчатки. Стянула их, сунула в карман, поправила ворот свитера, пригладила волосы, разбивая слова на суетливые движения.

Что ему сказать?

Нет, только не правду, нельзя говорить ему правду.

— Ты ведь не врать сюда пришла, — уже мягче сказал он. — Могла бы одеться как привыкла, в таком пиджачке и в такой холод… Рихард же обещал, что тебя вылечат…

— Гершелл — подлый, трусливый мудак! — взвилась она.

Вскочила с пуфа, на который успела сесть, чтобы перестать нависать над Леопольдом — она успела забыть, что он был ниже — и собралась было начать метаться по комнате, но заметила, что с ботинок течет грязная вода, а покрытие на полу светлое и маркое. И пристыженно села обратно.

В тот же момент до нее дошел смысл его слов.

— Что Гершелл вам обещал? — прошептала Марш. — Что-то он вам…

— Какое это имеет значение, если он все равно ничего не сделал, — устало ответил Леопольд, садясь рядом.

А все-таки он постарел. Марш завороженно смотрела, как он касается датчиков на круглом синем заварочном чайнике. У Бесси был такой же.

Бесси бы ему понравилась.

Надо было взять ее, а не шарфик.

— Как вы… как вы здесь живете? — спросила она, пытаясь придать голосу былую твердость. Но изнутри неумолимо прорывалась морозящая дрожь, уже сожравшая две таблетки эйфоринов и все шипы, которые она старательно затачивала и пропитывала ядом все эти годы.

— Очень хорошо, — отрезал он. — Это обычный дом, Марш. Стены, пол и потолок.

— Здесь не работают батареи! — прошипела она, сжав руки, чтобы запереть проклятую дрожь между похолодевших ладоней. — И я слышу, как за стенкой кто-то е…

Она осеклась. Но задорные ритмичные повизгивания и скрип кровати действительно было слышно.

— Аве Аби. Включи «Ольтору» Лежье, — невозмутимо скомандовал он.

Марш вздрогнула, будто ее уличили в чем-то постыдном. Она не просто так просила включить именно эту симфонию на Стравках. Леопольд советовал ее как средство релаксации и учил считать такты, если просто музыки недостаточно. Это была очень дорогая ей музыка, только вот именно от нее Марш по-настоящему хотелось убивать.

— Может, он и батареи вам включит?

— Включит, — заверил ее Леопольд. — Может, уже в следующем году. Или через два года. Но я достал обогреватель, в комнате тепло.

Марш сжимала руки так, что пальцы начали белеть, но дрожь все не унималась.

Она пришла сюда не для того, чтобы ей помогли. Она пришла, чтобы помочь, но почему-то все опять получалось наоборот.

«Ах ты поганая лицемерка, — с нежностью подумала она. — Ведь ты сидела у себя в норе и искала, кому бы поплакаться, какая ты несчастная и как не хочешь завтра подставлять трех придурков, пустивших слюни на твою осу».

— Марш, — настойчиво позвал он, подвигая к ней чашку. — Что ты сделала?

— Я… я совсем не…

В чашке — разведенные в кипятке гранулы. Краситель «карамель», ароматизатор «чай», ароматизатор «бергамот», экстракт кофеина.

Даже у Бесси есть настоящий чай. У нее, Марш, мог бы быть, стоило только зайти в лавку на этаже и открыть браслетом нужное меню.

Не дождавшись ответа, Леопольд подался вперед и положил пальцы ей на запястье. Прикосновение между дежурным профессиональным контактом — измерить пульс, акцентировать внимание на тактильном впечатлении — и попыткой утешить тем, что никогда никого не утешало. От неожиданности она разжала пальцы. И слова словно бабочки — нет, не бабочки, осы, серебряные и синие — взвились в воздух.

— Я хотела вам помочь! — прошептала она. — Я не хотела, чтобы вы из-за меня…

Марш успела проглотить последние слова, потому что если бы она закончила фразу — уже не смогла бы остановиться. И окончательно все испортила бы.

Незачем Леопольду это знать. Больше незачем, она теперь даже не его пациентка и у него нет лицензии врача. Из-за нее. Не хватало сейчас вывалить ему все мерзкие подробности ее мерзкой, пустой жизни.

Не нужно рассказывать, как сквозь эйфориновое равнодушие пробивался восторг от растущих цифр на табло. Всем, кто состоял в той группе с экстремальными эфирами пришло оповещение о принятом вызове, а они разослали его всем своим знакомым, кто хоть немного интересовался такими трансляциями.