Не дожидаясь ответа распорядителя, он медленно обходит меня, чтобы направиться к выходу, но останавливается у мешка с одеждой.

— Это то, о чем я думаю? — приподняв бровь и обращаясь ко мне, спрашивает Алисейд.

— Да, это наша маскировка, — я избегаю его взгляда, но голос звучит на удивление твёрдо. Попутно напоминаю себе, что всё должно оставаться лишь в рамках дела. Никаких намёков, никаких переглядываний или касаний. — Мы должны быть готовы до вечернего азана…

— Я успею вернуться до азана, — бесцветным голосом говорит хассашин, но его блуждающие по мне глаза красноречивее любых слов. Это сбивает с толку, потому что я не могу понять его истинных намерений. — Попросите слуг оставить всё в моей комнате.

Последнее он озвучивает и мне, и Гасану, который стоит, надувшись от негодования. Прежде чем я успеваю что-то добавить, Алисейд исчезает во внутреннем дворике, не попрощавшись.

— Характер у него действительно не мёд для пахлавы… — бормочу я себе под нос, доставая из котомки то, что отложено для меня.

Гасан выходит из-за стойки и подзывает одного из слуг дарты. Оставшуюся маскировку уносят. Я провожаю её взглядом, прижимая к себе переливающуюся ткань цвета охры и иные атрибуты, и слышу сквозь застилающую слух пелену голос распорядителя:

— Мне нужно отправить сообщение Аль-Алиму. Ты ведь справишься тут без меня, Сурайя?

— Конечно, — возвращаюсь в реальность и со слабой улыбкой киваю Гасану, и он добавляет:

— Если тебе понадобиться помощь, обращайся к Мустафе.

Он обозначает мне имя одного из прислужников, и я благодарно киваю вновь, собираясь направиться к тем покоям, в которых провела одну ночь. До моих ушей доносится тихое причитание Гасана, когда он разворачивается к внутреннему дворику:

— Высшие силы, наставьте этого неугомонного хассашина на путь истинный… Не дайте ему убить себя прежде, чем он переступит порог дворца…

И в какой-то миг понимаю, что начинаю повторять эти незатейливые слова подобия молитвы про себя, даже когда затворяю за собой дверь комнаты…

***

Скептически оглядывая себя в зеркале, пытаюсь найти какие-либо изъяны, которые могут смутить Тамира, вызвать подозрения и не позволить подобраться к нему ближе. Прошло около двух-трех часов, судя по небольшим солнечным часам рядом с распахнутым окном, которые ласкают жаркие лучи. За это время я услышала только шорох и закрывшуюся дверь покоев напротив, возвестившие о том, что их хозяин благополучно вернулся в дарту.

Наряд танцовщицы сел на меня как влитой, и теперь я пытаюсь перекрыть свой старый шрам под слоем талька, смешанного с махалябом[1] и чуточкой куркумы, чтобы цвет хоть немного соответствовал тону кожи. Ткань, похожая на вуаль от никаба[2], только прозрачная и расшитая искусственными камнями, условно скрывает часть лица, оставляя открытыми любопытствующим лишь мои глаза и лоб. Своим тёплым охровым цветом она помогает оттенять шею и создавать иллюзию того, что никакого шрама вовсе и нет, а распущенные волосы дополнительно содействуют этому.

Пока я провожу мягкой кисточкой по коже, старательно отбрасывая воспоминания о том, как получила отметину, медные монетки, покрытые золотистой краской и обрамляющие низко посаженный пояс моей полупрозрачной юбки, тихо позвякивают в такт неспешным движениям. Под юбкой шальвары из более плотной ткани, однако и они под солнечными лучами всё равно выдают очертания ног и бёдер. Мой живот полностью оголён, и его центр до пупка украшают перекинутые друг на друга тонкие золотые нательные цепочки. Грудь и плечи стянуты такой же невесомой газовой тканью, вышитой таинственными узорами и бисером. Монеток здесь меньше, но они гармонично вплетены в общий ансамбль рисунка.

Удостоверившись, что увечье теперь точно не так легко рассмотреть под разными углами света и тени, я принимаюсь за сурьму, чтобы обвести разрез глаз, и пытаюсь не думать о том, насколько откровенно выгляжу. В конце концов, такова отведенная мне мною же роль; танцовщица не может быть в более скромном одеянии…

Завершив приготовления и нацепив напоследок тонкие обручи браслетов на запястья и лодыжки, я перекидываю через предплечье тёмную абайю[3]. Она позволит скрыть наряд до прибытия во дворец Тамира, но я не тороплюсь её надеть из-за духоты в покоях, решив сделать это во внутреннем дворике непосредственно перед выходом из дарты. Прислушавшись, понимаю, что в коридоре тихо, Гасан ещё не вернулся, а слугам явно не будет интересен мой полуобнаженный внешний вид. Совладав с проступившим на щеки румянцем, я отворяю дверь и в этот момент…

…проклинаю свою глупость и опрометчивое решение, потому что не рассчитываю на то, что проем напротив тоже бесшумно откроется.

Я не хотела, чтобы Алисейд увидел меня такой — планировала пересечь стражу в покрытом виде и предстать в звенящем наряде уже перед Тамиром, надеясь на то, что в пылу совершения убийства хассашин и не обратит на меня внимания, а это даст мне время быстро надеть абайю обратно.

Но идиотская случайность решила иначе. А я ведь специально стояла несколько минут у своей закрытой двери, вслушиваясь в звуки снаружи, лишь бы не встретиться с ним!

Так и застываю мраморным изваянием в дверях, почти не дыша, пока глаза цвета корицы ощупывают меня. Где-то в их глубине я замечаю зарождающиеся молнии и ярость — это единственное, что вижу, не в силах даже оценить то, как выглядит сам Алисейд в образе купца. Крылья его носа начинают трепетать от явной неприкрытой злости, а голос, наконец прорезавший повисшее молчание между нами, звучит сипло и обманчиво мягко:

— Это что?..

Я сухо сглатываю, поднимая руку, и прижимаю к себе ткань абайи, чтобы хоть как-то закрыться от его нахального, голодного и слишком обозлённого взора.

— Это мой… танцевальный наряд, — так же хрипло отвечаю я, хоть и намного тише.

Почему рядом с этим мужчиной я чувствую себя в смятении и так странно, будто каждое мое слово или жест — осуждаемое им преступление? Весь мой настрой вести себя с ним сдержанно, холодно, на расстоянии вытянутой руки рассыпается в прах. Кажется, как и его…

— Ты не поедешь туда в таком виде. Я не позволю.

Тон Алисейда непоколебим, и его мерцающие в полумраке глаза встречаются с моими. Невидимые искры между нами, кажется, можно нащупать пальцами.

— Ты прекрасно понимаешь, что я не могу выглядеть иначе… — сердце отбивает неровный ритм, когда я пытаюсь вновь объясниться и оправдаться, кляня свою податливость и легкий страх перед ним. Атмосфера между нами накалена так, будто сейчас произойдет вспышка. — Я ведь собираюсь помочь тебе, Алисейд. В этом нет ничего плохого…

Моё напоминание о благих намерениях звучит, как детский лепет, и он не выдерживает. Сделав шаг ко мне навстречу, отчего я непроизвольно прижимаюсь плечом к косяку двери, Алисейд гневно восклицает:

— Во имя братства, Сурайя! В этом… — он описывает руками в воздухе овал, заключая мой образ в невидимую рамку. — …плохо абсолютно всё! Такой тебя не должен видеть никто, кроме…

На этом слове он замолкает, впиваясь в меня таким взглядом, который жжет каждый миллиметр кожи, как расплавленный воск свечи. Я приоткрываю рот, обдумывая, что он имел в виду, и, прищурившись, оценивающе смотрю в ответ. Проходит несколько секунд паузы, прежде чем чуть окрепшим голосом спрашиваю, вздернув подбородок:

— Кроме?.. Кроме кого, Алисейд?

Ну же.

Давай.

Признайся, что ты жалеешь о сказанном вчера. Что ты не можешь меня отвергнуть, не можешь отпустить. Что твоя борьба с самим собой закончилась не в пользу принципов и догм. Что ты погибаешь в волнах своей ревности, едва представляешь чужие взгляды на мне.

В ушах бойко стучит кровь, когда я, уставившись в мужественное лицо, где на лбу напряженно бьётся тонкая жилка, завороженно жду ответа.

И когда Алисейд озвучивает его, мне кажется на секунду, что на наши плечи обрушиваются небеса, настолько громким кажется звон от полученного горячим шёпотом заявления:

— Кроме меня.