Кроме боли в спине из-за попавшего в неё вчера камня, которая отдаётся в грудину, ощущаю в области ребер странное щемящее чувство. С трудом могу назвать его чем-то физическим, явственным; скорее, это нечто душевное, терзающее нутро непонятными для меня вибрациями. Мифический зверь, не дающий мне покоя, застывает в ожидании, будто принюхиваясь к воздуху. Он ищет знакомый запах шафрана и ванили…

Пора бы уже признаться самому себе, что Сурайя действует на меня. Я думаю о ней слишком много, слишком часто. Когда её нет, я чувствую тягу к очередной встрече. Когда она рядом — непреодолимое притяжение к ней самой. И чем больше отрицаю существование магнетизма между нами, чем больше я пытаюсь вычеркнуть из памяти любые воспоминания и не желать её, тем сильнее зверь внутри жаждет заполучить эту девушку.

Мне хочется касаться её.

Постоянно. Больше. Сильнее.

Хочется заявить на неё свои права. Украсть поцелуи.

Объятия. Вздохи. Стоны…

— Сумасшествие какое-то… — тихо шепчу я себе, закрыв лицо ладонями и отвернувшись Гасана. Благо, он меня не услышал.

Устав не позволяет нам, хассашинам, думать о заведении семьи. О каких-либо серьёзных отношениях. Даже наличие легкомысленных, о которых я упоминал, лишь ещё одно исключение из жёстких правил, и собратья этим вдоволь пользуются. Провёл ночь с доступной девицей — выпустил пар и забыл об этом на следующий день. Главное — не выдать себя, чтобы пикантные вести не дошли до наставника.

Даже в этом вопросе нам приходится быть скрытными…

И сейчас я чётко понимаю, что у меня есть всего лишь два пути. Первый — самый верный и соответствующий законам братства: вырубить и вытащить с корнем зарождающиеся чувства к Сурайе, пока они не стали моим окончательным наваждением. «Уже стали…» — с сарказмом цедит животное внутри, облизываясь, на что я с раздражением, но неубедительно отмахиваюсь.

Второй путь… Самый трудный… Самый желанный… Самый правильный для сердца и тела.

— Так что у вас вчера произошло? — я вздрагиваю от голоса Гасана за спиной и медленно выныриваю из своих тяготящих душу мыслей. — А то я довольствовался лишь слухами и сплетнями в городской толпе.

Встаю к нему вполоборота и бесцветным голосом вкратце обрисовываю детали, утаивая слишком личные моменты погони.

— М-да… — тянет распорядитель дарты и выходит из-за стойки. — Думаю, Тамир это так просто не оставит.

— Знаю, — решительно отвечаю я. — В этом и был посыл. Я хотел его разозлить, выбить из колеи, чтобы он пребывал в дурном расположении духа, когда мы встретимся.

— Это тебя и отличает от других наёмных убийц, Алисейд, — Гасан иронично качает головой и двигается в сторону дворика с подушками и маленьким фонтаном, где находится вход в дарту. — Они получают заказ и исполняют его — быстро, чётко и без лишних нюансов. Тебе же подавай изощрённости и зрелищ.

— Зато даже через много лет я всё так же получаю удовольствие от своей работы, в отличие от тех, кто выполняет её механически, лишь бы пустить жертве кровь, — твёрдо парирую я, следуя за ним. — Тебе этого не понять, Гасан.

Мы никогда не были с распорядителем дарты добрыми друзьями; скорее, наоборот — каждый пытался при встрече задеть другого словами да побольнее. Этот «бой» остался за мной: я вижу, как меняется его лицо, и понимаю, что попал в цель. Не каждому члену братства, кто не имеет прямого отношения к убийствам и ранг хассашина, приятно слышать о том, что нами им уже никогда не стать. В гильдии существует чёткая иерархия и положение вещей: если ты распорядитель дарты или вестник, изменить свою позицию и перевоплотиться в наёмника ты уже не сможешь. Хассашины же — некий привилегированный слой братства, и на старости лет, если повезёт к тому моменту остаться в живых, ты волен выбирать себе более спокойную участь.

Гасан изначально был назначен на эту должность в Дамаске, так что мои слова и намёк в них явно ранили его, но мне было плевать. Это не тот человек, о чьих чувствах я должен заботиться во время беседы.

— Ты вчера крайне неосмотрительно оставил здесь своё оружие, — холодно молвит он, указывая на аккуратно разложенные и вычищенные до блеска меч, ножи и скрытый клинок, который сейчас призывно торчит из нарукавника. — В следующий раз слуги попросту выкинут их.

Я прекрасно понимаю, что это чушь, и говорит он так лишь из-за обиды на меня, но благоразумно молчу, чтобы не распалять конфликт ещё сильнее. Сухо киваю распорядителю и уже мягче говорю в ответ:

— Я обязательно при первой же возможности поблагодарю их за труд.

Гасан надменно вздёргивает подбородок и удаляется, оставив меня одного во дворике. Провожаю его взглядом и возвращаюсь к своей экипировке. Нацепив на запястье скрытый клинок, проверяю, на всякий случай, работоспособность механизма, и в тот момент, когда сталь со звоном входит внутрь нарукавника, я слышу лёгкий шелест и плавное приземление ступней на ковёр. Мне даже не нужно поворачиваться, чтобы понять, кто прибыл в дарту: гостью выдаёт её кружащий голову аромат…

— Мира тебе, Алисейд, — мелодичным голосом приветствует меня Сурайя, и я успеваю подметить плохо скрываемое в нём волнение.

Всё же повернувшись, тут же встречаюсь с прямым взглядом малахитовых глаз. Пытаюсь найти в нём сожаление о последних сказанных вчера словах, в которых был явный подтекст в отношении меня, но нет. Он скользит по моему лицу и осторожно, словно совершает нечто противозаконное, заинтересованно опускается ниже на шею, а далее на мой оголённый торс. Сурайя одета сегодня не в привычные черные ткани, а в тёмно-зелёные — этот цвет несказанно ей идёт. Из-под наскоро завязанной куфии выбиваются каштановые пряди, обрамляя пока скрытое лицо. Но она почти сразу отцепляет от виска ткань, и я вновь могу насладиться этими манящими чертами.

Не могу сдержать дерзкую и довольную усмешку, заметив её ощупывающий взгляд, и спешу ответить ей:

— И тебе мирного дня, Сурайя. Как ты себя чувствуешь?

— Рана немного ноет, но я в порядке, — она смущенно улыбается, но не отводит глаз. — Надеюсь, ты тоже в добром здравии?

Вестница незаметно кивает на моё предплечье, указывая на повязку.

— Да, как и думал, это просто несерьёзная царапина, — осматриваю свою руку и вновь возвращаю внимание к Сурайе. Вопрос, который я задаю ей после, выходит нетерпеливым и с лёгким упрёком, будто она была обязана встретить меня утром в дарте. — Где ты была?

Она проходит вглубь дворика и немного нервно заламывает тонкие пальцы. Девичий взор падает на всё ещё лежащие за мной меч и ножи, а я снова замечаю в них любопытство и заинтересованность.

— Мне нужно было домой, да и стоило разведать обстановку в Дамаске, пока доблестные хассашины предаются сну, — в голосе мелькают сначала задорные нотки, но они сменяются на те самые деловые, которые были при нашей первой встрече, когда она рассказывала мне имеющуюся информацию об объекте будущего убийства. — Город взбудоражен. И мои источники сообщили, что Тамир решил перенести свой пир с сегодняшнего дня на завтра. Он собирается усилить охрану дворца, и ему требуется ещё один день, чтобы стянуть дополнительное количество солдат на празднество. Думаю, он, мягко говоря, недоволен случившимся с прилавками.

Я хмурю брови, слушая её, и пропускаю мимо первый шутливый укол, обдумывая полученные новые данные. Миссия усложняется, хоть и ненамного — большое число стражи никогда меня не пугало, — но теперь, возможно, придётся действовать ещё более аккуратно, медленно и скрытно, чем раньше, чтобы добраться до хозяина пира.

— Что-нибудь ещё?.. — помолчав, вопрошаю я, заметив нерешительность в лице Сурайи, и она, тряхнув головой, отвечает:

— Да… На всех площадях, главных дорогах и улицах развешаны наши с тобой примерные портреты и ориентиры. Стража ищет убийцу в белом одеянии и его подельника в чёрном.

Она вдруг задорно улыбается, словно речь идёт лишь о новой программе увеселений на базаре, и разводит в стороны руки: