Как обычно, без пятнадцати минут восемь Франц Иосифович занял свое рабочее место и, надев изрядно потёртые чёрные нарукавники, принялся за документы. Весь свой трудовой путь до самого сегодняшнего дня он прошёл в этом главном центре обработки и распространения статистической информации, бессчётное количество раз побывав на каждом из его этажей, в каждом из его кабинетов, кроме, пожалуй, одного, но об этом позже. Несмотря на то, что технологии давно уже шагнули далеко вперёд, Франц Иосифович по-прежнему предпочитал обходиться своей старенькой пишущей машиной, которую ему подарила супруга, и которая за все годы работы ни разу его не подвела. К компьютерной же технике Франц Иосифович относился с крайним подозрением, питая к ней какую-то животную, инстинктивную неприязнь, а потому системный блок выданного ему персонального компьютера пылился под столом без дела, а монитор был аккуратно накрыт салфеткой из белого ириса, опять же заботливо связанной его горячо любимой супругой, чей портрет стоял тут же на столе, занимая правый дальний угол, специально освобождённый от бумаг и прочей канцелярской утвари. Между тем, работа у Франца Иосифовича была очень важная, очень ответственная, но вместе с тем и настолько же бесполезная, так как по итогу практически все получаемые результаты приходилось фальсифицировать, дабы они, эти самые результаты, не огорчали высокое начальство. Но, невзирая на это, Франц Иосифович никогда не уклонялся от расчётов и продолжал добросовестно выполнять свою работу, сохраняя все черновые варианты на тот случай, если они, всё-таки, однажды кому-нибудь понадобятся, если кто-нибудь когда-нибудь захочет действительно решить какую-то задачу, а не просто так отчитаться, или вовсе только сделать вид. Таким образом, весь его и без того тесный кабинет был под потолок заставлен коробками с бумагами, среди которых ему, однако, не составляло никакого труда в несколько минут отыскать нужный экземпляр, чем, справедливости ради надо заметить, не могли похвастать его более продвинутые коллеги, целиком и полностью полагавшиеся на своих электронных помощников. Вообще, Франц Иосифович был образцовым сотрудником, с работой справлялся безупречно, службу не пропускал и никогда не опаздывал. Он даже болел исключительно во время праздничных, выходных и отпускных дней. От того свои отпуска он делил на небольшие части, чтобы, если доведётся заболеть, проболеть легко и недолго. Лишь дважды в жизни он брал полный отпуск – в первый раз тяжело болел сам, но чудесным образом исцелился в канун выхода на работу, во второй раз заболела супруга. Уж очень она хотела в отпуске выбраться куда-нибудь, но заболела и заболела нехорошо, от чего скоропостижно скончалась, да так получилось, что и с похоронами Франц Иосифович управился аккурат к концу отпуска, потому-то на службе никто и не узнал. Такой он был человек, никому не сказал и вида не подавал. Но, всё-таки, кое-что в нем тогда изменилось, точнее в его облике. Хоть он и всегда был одет во всё простое, серое и неприметное, и носил одно и то же лет по семь-восемь, но теперь эта же одежда, лишившись опеки заботливых рук его супруги, имела вид не просто повседневный, а повседневно траурный. Даже лицо Франца Иосифовича посерело в тон его пальто и шляпе, поосунулось, а сам он совсем как-то сгорбился, сделавшись ещё более неприметным, чем прежде. И это всё с его фамилией Заурядица. А что бы с ним было, не смени отец в своё время Неурядицу на Заурядицу (других вариантов в паспортном столе просто не предложили, сказали, хватит ему и Заурядицы)? Об этом и подумать страшно. Уж отец-то его так намаялся, что подобной участи никак не хотел для своего сына, а потому и решился на перемену фамилии. Как не было ему тяжело, а всё-таки решился. Своих же детей Франц Иосифович с супругой не нажили, Бог не дал. Потому был он теперь один-одинёшенек, и единственное, что у него оставалось – это работа. Но и на службе вскорости случились перемены. Впрочем, перемены эти были самые заурядные, самые банальные, но от того не менее неприятные. А случилось вот что. Не успел Франц Иосифович сегодня приступить к документам, как его вызвали, да не кто-нибудь, а само оно, то самое высокое начальство, об эмоциональном комфорте которого он пёкся каждый раз, когда подправлял свои отчёты. Вот и сейчас его просили явиться с последним отчётом, если он конечно готов. Франц Иосифович растерялся, хотел было прежде закончить последнюю мысль, но в итоге опечатался, опечатался впервые, да страшно так опечатался, а времени на исправление совсем не было, нужно было идти. Он, к слову сказать, не то чтобы знаки в случайном порядке перепутал, он вместо цифр желаемых указал цифры настоящие, а это страшнее всего, в высшей степени недопустимая оплошность. Но делать было нечего, нужно было спешить, начальство не могло ждать. Семенящей походкой с одним не снятым нарукавником Франц Иосифович заторопился к начальству. По дороге он даже упал и вымарал отчёт – так сильно он торопился. Кроме того, кто-то из служащих, не иначе как случайно и тоже в спешке, прошёлся по разлетевшемуся веером отчёту, отпечатав на нём свою подошву чёрным тонером. Уж лучше бы по рукам прошлись, подумал Франц Иосифович, пытаясь между мелькающих ног дотянутся до документа. Лишь стоило ему подумать, как тут же прошлись и по рукам. Собрав бумаги, Франц Иосифович заторопился ещё сильнее. С тяжёлой одышкой он стоял перед дверью того самого кабинета, в котором за все годы работы он ещё никогда не был. Франц Иосифович постучал. Он постучал не очень тихо, но и, как ему самому показалось, недостаточно громко, через что попал в крайне неловкую ситуацию – то ли его не услышали, то ли нужно было ждать. Постучать ещё раз он не решился и предпочёл подождать. Спустя полчаса Франц Иосифович подумал, что за всё время ожидания он вполне бы смог исправить отчёт и без всякой спешки явиться к начальству. От этих мыслей стало ещё досаднее. Посчитав прошедшие полчаса достаточным для приличия временем, Франц Иосифович снова постучал, и снова вышло, как в первый раз. Тогда он решил осторожно приоткрыть дверь и заглянуть, но моментально был замечен и незамедлительно уличён в невоспитанности и необязательности, что в его возрасте было особенно неподобающе. Однако же, ему велели войти, хотя и дали понять, что после получасового опоздания имели полное право и не впускать. Как оказалось, высокое начальство имело намерение предложить Францу Иосифовичу продолжить дальнейшее сотрудничество, несмотря на его преклонный возраст. Но, ознакомившись с его последним отчётом и, собственно, с ним самим лично, высокое начальство от своего намерения, к сожалению конечно, отказалось. Всё это, естественно, было высказано в самых сухих и штампованных фразах. Секретарь, пронумеровав и надёжно подшив каждую бумажечку в личном деле Франца Иосифовича, выдала ему все необходимые документы и справки, затем его поблагодарили за неоценимый вклад, пожелали всего доброго и попрощались. Франц Иосифович взял документы и молча зашаркал к дверям. Секретарь хотела было встать, чтобы отряхнуть с его сгорбленной спины следы чёрного тонера, оставленные подошвами ботинок, но высокое начальство небрежным жестом тому воспрепятствовало.

Когда Франц Иосифович вернулся в свой кабинет, он увидел, как двое уборщиков из клининговой компании оценивающе вертели в руках его пишущую машину. Он молча отнял у них прибор и с укором посмотрел на охотников за лёгкой наживой. Один из них даже попятился, и в следующий момент под его ногой хрустнуло стекло. Франц Иосифович перевёл взгляд на свой стол. Помимо пишущей машины, которую он держал в руках, на столе не хватало ещё одного предмета. Оттолкнув растяпу, Франц Иосифович поднял всё до самого последнего осколка и спрятал в карман пиджака. Надев шляпу и пальто, с машиной под мышкой он поплёлся к лестнице, пройдя мимо лифта, которым, впрочем, и раньше никогда не пользовался, хотя и работал на пятнадцатом этаже. Когда Франц Иосифович, наконец, вышел на улицу, он увидел, как те самые уборщики лихо метают его коробки из окна его кабинета. Нет, это, конечно, уже были не его коробки, и это был не его кабинет, да они, собственно, никогда и не были его, ибо всё там до самого ничтожного клочка бумаги есть собственность организации, которая в полном праве распоряжаться этим так, как ей угодно. Он же, Франц Иосифович, только оказывал организации услуги, за что исправно получал зарплату и ежегодную благодарственную грамоту, поэтому никаких обид с его стороны тут быть не могло.