– А вот это – величайшая загадка, которой, похоже, кроме Фулканелли и Гермеса Трисмегиста, практически никто озаботиться не удосужился.

– Ну вы-то с Жаком вослед за великим алхимиком тоже озаботились? А в том соприкосновении с Неназываемым, поди и пережили себя как эту самую абсолютно бескачественную абстракцию?

– О, да! – Жорж помолчал немного, – а озадачились мы не одной лишь этой загадкой. В ту ночь Фулканелли чуть не убил нас парой десятков вопросов, разрушавших наше верование в здравый смысл и в то, что реальность – это то, что дано нам в ощущениях, как учили философы времен модерна. Деррида, конечно, как я упомянул ранее, как и подавляющее большинство учёных, оказался марионеткой могущественных и совершенно недружелюбных к человечеству сил. Всю жизнь он посвятил тому, чтобы разобрать всю предшествовавшую ему философию и метафизику на кирпичики и собрать вновь. И это замечательно, если бы не было повернуто в определенную сторону. Но так как мы сейчас толкуем о другом, то я хочу подчеркнуть, что сию разборку и сборку он и иже с ним провели в условиях, когда уже невозможно было игнорировать, что мы являемся субъектами бессознательного. А сие означает, что не у нас есть бессознательное, а мы у него. Увы, реальность не дана нам в ощущениях, напротив, мы сами создаем её своим восприятием. А оно, в свою очередь, разделено строением органов чувств на, казалось бы, отдельные – зрение, слух, осязание, вкус и обоняние, кстати мы об этой разорванности постоянно забываем. Но и это не главное: сказав, что мы создаем реальность восприятием, я специально допустил ошибку, дабы подготовить к дальнейшему развороту – мы, как то, что отождествляет себя с сознательной личностью, сами по себе ничего не творим, этим занимается бессознательное, а оно, в свою очередь, структурировано языком, сиречь дискурсом. И не спрашивайте меня – как же язык, появившийся в ходе эволюции человека, сотворяет мир – пускай этот парадокс пока останется для вас неким коаном. Я и так уже в достаточной мере приоткрыл его, пустившись в утомительное разжевывание простого тезиса, заявленного мною два часа назад – вначале было Слово! Слышишь, Альгис?

– Слышу, слышу, – вяло промямлил Актёрыч, уже безо всякого налета мелодекламации.

Заумный накал беседы попыталась разрядить Наина Карловна:

– Как говорят в таких случаях в Одессе, вы, господа ученые мужи таки изрядно шлифанули мои уши!

– Ба! А я и не знал, что мадам родом из Одессы! – хохотнул Юрис.

– Не кидай брови на лоб, ты таки делаешь мне смешно! – парировала обладательница громадной броши. Затем, придав лицу серьезность, обратилась к Маэстро:

– Жорж, а все-таки, как Фулканелли удалось вас с Деррида так быстро погрузить в состояние внутреннего безмолвия? Вероятно, он использовал приемы эриксоновского гипноза? Впрочем, в те времена Эриксон еще не был столь знаменит, а его гипнотические речевые шаблоны были систематизированы лишь в семидесятых годах…

Учитель резко прервал ее:

– А ты что, манда старая, порисоваться захотела? Какой, к чертям, гипноз? А?

Карловна стойко выдержала сию оплеуху:

– Можно подумать, что ты хер молодой!

Взрыв всеобщего смеха сотряс помещение. Один лишь Фёдор Михалыч не смеялся. Во-первых, он не мог даже улыбнуться – тело хотя и чувствовалось уже, но управлять им не было никакой возможности. Во-вторых, вечер совершенно переставал быть томным, хотя и до этого момента, таковым он нашему герою не казался. А потому переход от интеллектуальных изысков к казарменному юмору ни в коей мере его не повеселил.

Тем временем, продолжая смеяться, хвостатый парень вытащил откуда-то из-под стола очередную бутыль, ловко ее откупорил и разлил вино по стаканам. Наина, отхлебнув пару глотков, вновь обратила речь к Жоржу:

– Шутки в сторону! Будь так любезен, расскажи, что лично для тебя, кроме созерцания Невыразимого, инициировал последний из алхимиков?

– А может ли быть что-то, хоть как-то сравнимое с созерцанием Невыразимого? – старик задумчиво улыбнулся, – впрочем, раз уж ты намекнула на мою дремучую старость, отвечу – Фулканелли напомнил мне, кем я являюсь в недрах души своей.

– Поди, рассказал тебе историю про Вечного Жида? – принятый одним махом стакан вина, привел Альгиса в чувство, и его баритон вновь звучал мелодично и вальяжно.

Опять общий смех. Федя же, постепенно обретающий способность размышлять, не мог взять в толк, чем Актерыч развеселил компанию. Однако он заметил, что Жорж, посмеиваясь вместе со всеми, смутился, поспешив сменить тему:

– Что касается гипноза, – молвил он, постукивая пальцами по столу, – дело не только и не столько в знании словесных шаблонов, помогающих ввести человека в транс – все это поверхностные формы, которыми владеют многие. Гипнотическими приемами в состояние безмолвного знания никого погрузить невозможно. Суть же того, что произвел с нами Фулканелли, прежде всего в неком внутреннем действии – передаче состояния. Сам он, вероятно, практически все время жил в этом состоянии. А оно уже за пределами чар всемогущего бога Гипноса. Кстати, сама процедура склеивания Гипносом слов с образами и ощущениями, непрерывно происходящая в нашем мозгу, и творит ту, так называемую реальность, которую мы воспринимаем. Об этом, конечно же, мало кто осведомлен.

При этих словах мудрого деда, босоногая женщина, стоявшая все это время у стены со скрещенными руками, открыла глаза, затем медленно приблизилась к нему, наклонилась, и приобняв сзади, заговорила. Голос ее Фёдор слышал впервые, и его сердце вновь гулко забилось. В этом голосе звучала невероятная гамма интонаций – детской наивности и искушенности, нежности и строгости, задумчивости и безумия, и вся эта гамма, вдобавок приправлена была удивительным шармом усталой хрипотцы:

– Уж нам бы ты об этом мог и не говорить? К чему весь этот спектакль?

Жорж кивнул в сторону Федора Михалыча:

– Отчего же спектакль? Среди нас, между прочим, есть и новые лица.

Наш герой тотчас обрел способность двигаться, встрепенулся, физиономия его изобразила целый спектр противоречивых чувств, а тело стало послушным – он резко встал со стула.

Остальные тоже вдруг поднялись со своих мест. Мэтр, взявши Альгиса под руку, увлек его в одну из соседних комнат. Босоногая, взявши со стола пачку сигарет и зажигалку, отправилась на лестницу. В пустую комнату, куда дверь была и прежде открыта, направились Наина и Юрис. Фёдор решил, что настало самое время делать ноги из этой зловещей квартиры. Тем более, что на лестнице он вновь увидит предмет своего непостижимого вожделения, хотя, вряд ли наберется духу, чтобы попытаться заговорить с ней.

Он уже в некоторой степени пришел в себя. Но надобно сказать, что слово «себя» здесь уже совершенно не соответствует тому субъекту, коим он являлся еще два-три часа назад. Озираясь по сторонам, Федя сделал попытку ретироваться к выходу. Не тут-то было! Юрис и Карловна, заметив растерянную позу нашего героя, принялись жестами приглашать его к себе. Наш послушный малый и здесь не смог отказаться, и последовал приглашению.

– Вы здесь, как я вижу, новый человек, – обратился к нему хвостатый пройдоха, неожиданно сократив дистанцию и ухватив за пуговицу плаща. Так иногда поступают определенного рода субъекты «с раЁна».

– Абсолютно новый. Мне кажется, я ошибся адресом.

– Ну и не беспокойтесь! – энергично заверил его молодой человек и представился, – Юрис. И хотя логики в этом «ну и не беспокойтесь» не было никакой, Федор Михалыч вдруг ощутил расслабленность и неожиданное доверие к собеседникам.

Наина, учуяв перемену в его состоянии, также вступила в разговор. – А давайте-ка съедем на «ты»!

– Непременно «на ты»! – воскликнул молодой человек.

– Фёдор, – кивнул наш герой, – но позвольте, где я?