Впрочем, парижская весна шестьдесят восьмого не прошла даром – он знакомится с человеком, чей буйный нрав гениальным образом проявляется равно в философии, психиатрии, психоанализе, литературе и, одновременно в самом отъявленном и, в то же время – масштабном хулиганстве, подрывающем основы представлений о законе, власти, и государственных структурах. Анархиствующего философа – сорвиголову зовут Феликс Гваттари. В ту пору он как раз начинает совместные работы с совершенно противоположным по нраву гением философии – Жилем Делёзом, человеком умственным и достаточно хладнокровным. Первые годы после знакомства с Феликсом, Хейтин избегает общества Делёза, но вмести с Гваттари совершает несколько достойных отдельного плутовского романа авантюр, нашедших резонанс в среде множества европейских интеллектуалов и представителей искусства. В частности, они нелегально проникли на территорию Палестины с целью организации израильско-палестинских переговоров, запустили акции поддержки революционных процессов в Алжире, Вьетнаме, странах Латинской Америки и, если говорить о результатах их совместных трикстерских проделок, то невозможно отрицать влияние деяний этих двух апостолов революционного духа на общий процесс оттепели в Европе (и не только в ней) в семидесятых-восьмидесятых годах двадцатого века, когда значительно смягчилось давление полицейских и психиатрических репрессий, и снизился уровень бюрократизма и формализации общества.

В семьдесят третьем году выходит книга Делёза и Гваттари «Капитализм и шизофрения», взорвавшая умы десятков тысяч интеллектуалов всего мира. Напрямую Жорж никак не участвовал в обсуждениях, приведших к появлению этого ключевого для конца двадцатого века манускрипта, однако, нетрудно догадаться, что его влияние на Гваттари отразилось и на многих идеях книги – Делёз, человек кабинетный, вдруг увлекается идеалами номадизма (сноска), и мир, еще недавно представлявшийся людям стройным, целостным и завершённым, под его пером обрушивается в лабиринты так называемой ризомы, пребывающие в вечном непредсказуемом движении, ветвлении, неожиданных разрывах и столь же спонтанных пересечениях, ускользающих от любого постоянства и определённости.

Лишь в конце семидесятых Жорж общается с самим Делёзом. Великий философ-постструктуралист в ту пору начинает увлекаться «важнейшим из искусств» с точки зрения описания структурирования человеческого восприятия посредством кинематографа. У Хейтина здесь свой интерес – разочаровавшись в организации социальных перфомансов, и убедившись в том, что выше относительно небольшой критической массы людей, они решительно выходят из-под контроля, он решает, что кино может справиться с задачами огромного масштаба, ежели поэтапно и дозированно вбрасывать некоторые идеи, способные освобождать мировоззрение людей от жестких догм, в шедевры мирового кино. После бесед с Делёзом, он изучает творчество многих известных и молодых режиссеров, затем, с некоторыми из них входит в достаточно плотный контакт. Бергман, Полански, Вачовски, Финчер, Кустурица – список культовых режиссеров, на которых Жорж оказал влияние – очень внушительный, а многие его идеи воплощены в таких классических фильмах, как «Матрица», «Бойцовский клуб», «Револьвер», «Венера в мехах», «Игра»…

В конце восьмидесятых Жорж начинает формировать команду «социальных дизайнеров» – свободных Игроков, чьи точечные выверенные действия призваны спутать планы крупнейших кукловодов современности, ведущих мир, как видится Хейтину на грань невиданной еще в истории человечества по масштабам и жестокости катастрофе, которая, по его прогнозам, может развернуться уже в двадцатых годах нового столетия. В эту команду вливаются постепенно и новые друзья Фёдора, а теперь, похоже, и ему приготовлена пока еще непонятная роль в этой затее Безумного Старика.

В ходе беседы об этой версии судьбы и деятельности Жоржа, Альгис показывает Феде свой двухэтажный коттедж со всеми удобствами, а также живописные окрестности – озеро и величественный тракайский замок. Фёдор Михалыч надеется провести здесь пару недель и основательно отдохнуть, предвкушая, к тому же и страстные встречи с Аней. Неожиданно, после окончания рассказа, тон Альгиса становится всё более серьёзным:

– Тебе, друг мой, даётся два дня на то, чтобы выспаться и нагуляться по окрестностям, а затем, как говорил классик – учиться, учиться и еще раз учиться! Время будет расписано по минутам. Всем необходимым ты будешь обеспечен, и кроме одного дня в неделю, когда тебя будет навещать Анна – также, большей частью с целью кой чему научить, остальные дни будут расписаны по минутам, к тому же – в режиме отшельника. В девять утра ежедневно будешь открывать почту на ноутбуке в кабинете – тебе будет выслана литература для изучения и видео-инструкции к блоку упражнений и практик, по которым каждый вечер будешь присылать мне подробнейший отчёт. Поживёшь здесь месяца два-три в таком ритме, затем я привезу тебе новые документы, и будем думать, как поступить с тобой далее.

– Но я же могу уйти.

– Далеко ли? Без документов то?

– Что это значит?

– Расслабься! Начинается самый увлекательный период твоей жизни – большая Игра. Но, для того чтобы войти в неё, поначалу требуется железная дисциплина. Впрочем, как тебе и обещали, раз в неделю ты будешь с лихвой вознаграждён за свои усилия, хе-х.

– Похоже на вербовку в школу диверсантов. С кнутом и пряником…

– Все мы прошли через нечто подобное. И поверь, более счастливой, хотя и рискованной судьбы никто из нас себе не пожелал бы.

– Но почему именно я?

– Случай, друг мой. А может быть – судьба. Или то и другое вместе.

«Как мальчик, игры позабыв свои,

Следит порой за девичьим купаньем

И, ничего не зная о любви,

Все ж мучится таинственным желаньем;

Как некогда в разросшихся хвощах

Ревела от сознания бессилья

Тварь скользкая, почуя на плечах

Еще не появившиеся крылья;

Так век за веком – скоро ли, Господь? —

Под скальпелем природы и искусства

Кричит наш дух, изнемогает плоть,

Рождая орган для шестого чувства».

Николай Гумилёв, «Шестое чувство»

Приближался новый две тысяча двадцатый год. Надобно сказать, что Фёдор Михалыч, сидя анахоретом на даче Альгиса, постепенно втянулся в предложенный ему образ жизни, более того – начал понимать зачем ему всё это нужно, даже не зависимо от планов, которые строили на него Жорж и его подручные. Ежедневно в девять часов утра он открывал на ноутбуке почту: в ней находились несколько достаточно сложных текстов для изучения, несколько инструкций по режиму дня и видео-записи, в которых Юрис, Альгис и несколько незнакомых Фёдору мужчин, показывали как выполнять упражнения, направленные на укрепление и оздоровление физического тела, развитие памяти, внимания и воображения, всевозможные медитативные практики, позже – более сложные технологии с использованием движений, дыхания, внимания, тренировок голоса, актёрские психотехники, позволяющие управлять состояниями тела, эмоций, сознания, развивать чувствительность и интуицию. Полтора месяца не прошли для затворника даром – он помолодел, пребывал в отличной физической форме, значительно укрепил силу воли, научился управлять вниманием и эмоциями, его картина мира необычайно расширилась и стала несравненно более гибкой, чем ранее, появились возможности произвольно вызывать у себя состояния глубокой релаксации и, напротив – мощного тонуса. Несколько раз за это время к Феде приезжала Анна, однако, отнюдь не только для сладостных утех – она учила нового адепта удивительному искусству, о котором читатель узнает чуть позже, ибо это отдельная и весьма значительная тема.