– Это, как раз, мне совершенно непонятно, – прервал рассказчицу Фёдор.
– Сейчас поймёшь. Потому как возможность многовариантности почти каждому человеку знакома как раз по сновидениям. В них мы часто попадаем в совершенно иные версии так называемой «реальности», но обычно это не очень мешает нам ориентироваться в нашем мире, и помнить свой вчерашний день. При всём том – помнить всё, что произошло с нами в сновидениях – мы делим свое прошлое на «реальность» и «сновидения» – первая обладает качеством устойчивости, а второе нет. Хотя, когда мы попадаем в какой-то сон, обычно мы прекрасно ориентируемся в этом мире. Знаем, что находится за соседним домом, узнаем человека, который с нами разговаривает, хотя в обычной жизни мы никогда с ним не встречались. То есть мы воссоздаем целый мир, в котором можно жить. Мы как бы скользим сквозь поток сновиденных миров, каждый из которых ничуть не эфемерней мира, в котором мы живем здесь. И только их множественность и позволяет нам отличать «реальность» от «сновидений». Опять же, такая характеристика, как время – тоже двойственна – оно разделяет какие-то фрагменты нашей жизни – например, детство мы воспринимаем как что-то отдаленное от нас. Но время же соединяет их в единое целое – это наша жизнь. Мы чётко помним только несколько фрагментов прошлого, а промежутки домысливаем. Всё что произошло в прошлом, могло случиться в разных вариантах, к которым мы иногда обращаемся, когда думаем – что было бы «если бы». А раз мы об этом думаем, значит возможность изменения какого-то варианта прошлого видится, в принципе, возможной. Можно представить время в виде двух соприкасающихся конусов. Место их соприкосновения – это точка настоящего. А наше прошлое и наше будущее представляет собой две окружности – основания этих конусов. Когда мы находимся в точке настоящего, то соединяемся с какой-то одной точкой окружности прошлого – здесь и возникает одновариантность прошлого и представление о причинности. Но целостность конусов сохраняется, прошлое может быть изменено – возможно в воображении воссоздать иную траекторию к точке настоящего – совершенно от другой точки на окружности прошлого. Тогда изменится и будущее. Вот только сделать это очень сложно, ибо тут вмешивается некая Сила, для которой очень важно, чтобы прошлое казалось одновариантным. Эта сила имеет Системное происхождение, так как Системе совершенно не выгодно, если созданная ей суггестия об определенном прошлом будет свободно переписываться кем ни попадя. Хотя жрецы Системы делают это буквально на каждом шагу – только за последние годы ты мог заметить множество случаев переписывания истории, всякий раз еще закрепляемый законодательством какого-либо государства. Наша временная форма пульсирует, поэтому она может оказаться связанной с любым вариантом мира. В этом нет ничего страшного – достаточно помнить суть вчерашнего дня, но не обязательно помнить все в деталях – например, с «какой ноги я встал», как зовут человека, с которым я случайно вступил в беседу. И уж тем более незачем вспоминать подробности произошедшего много лет назад. Но громадное большинство людей просто не может удержаться от таких воспоминаний – для них одновариантность прошлого становиться основой существования целостного «Я». То есть, они не могут ощутить себя единым в отрыве от своей биографии, послушно следуя предписаниям жрецов Системы, они избегают тех страхов, которые внедрены в её суггестию. Но можно эти страхи обойти. Например, если я помню, что третьего дня встречалась с Юрисом, Альгисом и Наиной, то этого более чем достаточно. Просто не нужно это абсолютизировать, отрицать все другие варианты. А они могут быть, хотя мы это редко замечаем. И это нормально – если мы находимся в точке настоящего, мы четче понимаем, чем оно должно было бы стать. Четче понимаем, что нам нужно. Это и есть главное – а чтобы к нему приблизиться надо изменить какой-то фрагмент прошлого – только для того, чтобы изменить будущее. Вернее так – ничего специально менять не нужно – надо просто сделать прошлое «гибким». Задача Агасфера как раз и заключается в представлении о подвижности прошлого, о его многовариантности. Понятно, что тебе это кажется чем-то сродни «сумасшествию», но все дело в том, что брать за исходную точку отсчета.
– Постой-постой, – вдруг спохватился Федя, – я, кажется, понял, это очень похоже на хорошо знакомый мне из квантовой механики парадокс «запутанных состояний», хотя он и относится к микромиру. Парадокс состоит в том, что элементарные частицы, принадлежащие квантовой системе, например, атому или атомному ядру, будучи разделены вследствие некоторого воздействия, сохраняют информационную общность так, как если бы они по-прежнему составляли единое целое. Такое их состояние называется «запутанным». При этом управление состоянием одной частицы вызывает мгновенное изменение состояния всех других, сколь бы далеко они не находились. Дело в том, что состояние квантовых частиц не определено в те моменты, когда их не наблюдают! Например, не определено направление спина. Наблюдение частицы как бы фиксирует ее состояние – в данном случае, спин – а вместе с тем и состояние всех остальных частиц, запутанных с наблюдаемой. Это означает, что тот способ, который мы выберем, чтобы измерить, к примеру, характеристики излучения, возникшего сотню лет назад, например испущенного какой-то из ближайших звёзд и то, каким способом мы их измерим – повлияет на само это излучение, хотя оно и сто лет как уже возникло! Выходит, сейчас мы можем влиять на то, что произошло сотни и даже тысячи лет назад. Иными словами, пока мы не обратили внимание на то, что уже как бы произошло, оно неопределенно, то есть как бы и не произошло. Но мы сейчас можем выбирать то, как оно – то, что уже давным-давно произошло – произойдет, извини за каламбур! Мы можем создавать то прошлое, которое никем однозначно не засвидетельствовано!
– Вот именно, любимый!
Читатель! Давай скромно потупим очи, ибо влюблённые, разгорячённые беседой о предметах в высшей степени отвлечённых от плотских чувств, внезапно, даже не допив чай, устремляются друг к другу, а далее губительный поцелуй и страстное переплетение пальцев рук – вынуждают их броситься на ложе и, уже не помышляя о времени, будто бы напрочь исчезнувшем в их мире, приникают к живительнейшему нектару, в который, вопреки логике пространства, превращаются их, ранее бывшие разъединёнными, а теперь растворяющиеся в вечности, утратившие форму и соединённые в единый пульсирующий практически нематериальный сгусток, тела. Вселенная вновь и вновь испивает себя самоё до дна и вновь наливается бурлящими соками. Убедился ли ты – Читатель – в том, что сбывшиеся именно таким образом настоящее наших влюблённых, было вызвано ничем иным, как обращением их взоров, в момент озарения Фёдора, на тот вариант хотя и недавнего прошлого, каковой прежде был вовсе не предусмотрен. Автор положительно убеждён, ибо никоим образом не помышлял, вплоть до Фединой фразы: «Мы можем создавать то прошлое, которое не засвидетельствовано!», и Аниного ответа: «Вот именно, любимый!», что меж ними случится вот уже четвертый акт любви за этот вечер – Автору виделось, что и трех более чем достаточно, и надобно сосредоточиться уже на диалоге… Ан, не тут-то было!
Тем не менее, и вечность, в каком-то смысле, имеет предел, хотя, следуя логике, к которой пришли наши герои, какие-то их ипостаси так и остаются пребывать в безвременье, однако, нас интересуют другие ипостаси, неспешно разомкнувшиеся, понежившиеся еще несколько завременившегося времени в объятиях друг друга, а засим вновь воротившиеся к беседе:
– Анюта, у меня, всё-таки, остался еще один вопрос. Зачем Жорж настаивает на своей версии биографии Агасфера?
– Тебе уже знакомо понятие архетипического образа?
– Да, несколько книг Юнга и Хиллмана я успел прочесть.
– Вот и славно! Тогда ты легко поймешь, что Агасфер, прочертивший своими деяниями, как минимум несколько десятков возможных траекторий в пространстве планеты, а в пространстве состояний, поступков и намерений – сотни и тысячи вариаций, являет собой не только человека, но и важнейший архетипический образ, несущий и определённую окраску настроений, и некий спектр атмосфер – если говорить языком актерской системы Михаила Чехова. В версиях, предложенных большинством писателей, среди которых и Александр Дюма, и Василий Андреевич Жуковский, и Аполлинер, и Всеволод Иванов, и Густав Майнрик, и Ян Потоцкий, словом – практически у всех классиков, основная атмосфера, сопутствующая Вечному Страннику – это раскаяние, а также отчаяние от проклятия, коим они, как, впрочем, и большинство послушных Системе людей, мнят бессмертие, точнее – очень долгую жизнь. В то настоящее, которое нас окружает, эти версии вносят из выбранного таким образом прошлого, достаточно плотную описанную выше атмосферу. И она, в свою очередь, обуславливает настоящий момент на Земле. Пускай хоть и на тысячную долю, так как число архетипических образов существенно меньше, чем количество людей – их не миллиарды, а всего лишь несколько сотен, ну тысяч. Представь теперь, что Жорж, я, ты, Юрис, Альгис, Карловна и еще несколько сотен людей – все мы так или иначе сопричастны архетипическому образу Агасфера, который несёт совершенно иную атмосферу: интерес, надежду, поиск способов спутать карты жрецам Системы – суть той миссии, которую передал ему Иисус. Как от этого может измениться ближайшее будущее?
