– Прекрасно, прекрасно. Только сейчас она спит. Послушай, Фред, я нашел способ противостоять сну сравнительно долгое время. Стимуляторы и боль. Регулярные инъекции бензедрина плюс резкая боль каждый час или около, причиняемая любым способом, какой покажется самым удобным. Подхлестнутый всем этим, метаболизм не позволяет сознанию соскальзывать в сон наяву. Я пробовал и продержался шесть часов кряду: голова ясная, сна ни в одном глазу. Теперь этим методом пользуются все.

Эбернети окинул взглядом снующих туда-сюда лаборантов.

– Да уж, вижу, – сказал он, чувствуя, как быстро, отчетливо бьется сердце в груди.

– Ну, что же, за дело! – пылко воскликнул Уинстон. – Не будем терять времени даром!

Эбернети поднялся на ноги, и Уинстон созвал всех на непродолжительное совещание. Чувствуя на себе множество взглядов, Эбернети собрался с мыслями.

– Разум, мышление есть совокупность электрохимических процессов. Поскольку данному эффекту подвержены все до единого, полагаю, химическими аспектами мы вполне можем пренебречь, целиком сосредоточившись на электрических. Если все дело в изменении окружающих нас полей… кто-нибудь в курсе, сколько гауссов сейчас магнитное поле? А какова интенсивность космического излучения?

Но все только молча таращились на него.

– Ладно, – решил Эбернети. – Подключимся к мониторам орбитальной станции, а остальное проделаем здесь.

С этим он принялся за работу, и остальные тоже взялись за дело. Каждый час в лаборатории появлялся Уинстон с букетом шприцов в руке.

– Спиды, спиды, спиды-ы-ы! – с ухмылкой распевал он во весь голос.

Эбернети он уговорил капать на внутреннюю сторону предплечья соляной кислотой. Этот метод помогал Эбернети лучше, чем всем остальным. Целый день, а затем и другой он работал без остановки, на крекерах да воде, и сам вкалывал себе очередную дозу бензедрина, когда Уинстона не оказывалось под рукой. А вот ассистенты начали соскальзывать в сон наяву после первой же пары часов, несмотря на инъекции и кислоту. Розданных Эбернети заданий так никто и не выполнил. Один из лаборантов в качестве результата успешного эксперимента принес ему пару крыс, превращенных в сиамских близнецов, сращенных лапа к лапе, и как ни колотил его Эбернети, привести заснувшего в чувство не удалось.

В итоге он выполнил всю работу сам. Труд занял не один день. Лаборанты попадали с ног либо разбрелись кто куда, и Эбернети расхаживал от стола к столу, щурил саднящие, покрасневшие глаза, вглядываясь то в экран осциллографа, то в строки на дисплее компьютера. Никогда в жизни он еще так не уставал. Казалось, он сдает экзамены по дисциплине, в которой ничего не смыслит, в которой просто ни в зуб ногой, но работы Эбернети не оставлял. Между фазами бодрствования и «быстрого сна» ЭЭГ демонстрировали осцилляции, каких он никогда прежде не наблюдал, причем странные колебания кривых очевидно коррелировали с флюктуациями магнитного поля.

Некоторые, открыв глаза, непрестанно моргая, сидели на полу, пытались заговаривать друг с другом или с Эбернети. Как-то раз ему пришлось успокаивать Уинстона: тот, лежа посреди зала, неудержимо рыдал:

– Нам никогда не избавиться от этого сна наяву, Фред, никогда, никогда…

Вколотый Эбернети бензедрин на Уинстона не подействовал.

Так он и продолжал работу. Вспомнив о бензедрине, вкалывал себе очередную дозу и продолжал. Со временем выяснилось, что работать он может даже сидя за огромным столом, на ежегодной встрече бывших одноклассников… только устал – словами не описать.

И вот, наконец, он вроде бы понял, выяснил все, что хотел. Остальные (в том числе – Джилл) лежали в комнате с койками, а то и прямо в лаборатории, на полу. Взгляды их бегали из стороны в сторону, веки подрагивали.

– Мы проходим скопление космической пыли и газов, плюс некие энергетические поля. Все константы сейчас изменены. Данные с орбитальной станции весьма наглядно свидетельствуют о входе Земли в область сильных электромагнитных возмущений. Густота пыли, интенсивность космического излучения, гравитационные волны… Возможно, сейчас мы наблюдаем последствия взрыва сверхновой где-то невдалеке. За небом кто-нибудь в последнее время наблюдения вел? Ладно, неважно. Как бы там ни было, измененное магнитное поле, перестраивая паттерны электрической активности мозга, вводит нас в состояние, подобное так называемому «быстрому сну». Разумеется, мозг бунтует, что есть сил стремится вернуться в состояние бодрствования, однако поле оттесняет его назад. Вот потому мы и… так сказать, осциллируем.

С негромким, усталым смешком он взобрался на один из лабораторных столов – хоть немного вздремнуть.

Проснувшись, Эбернети отряхнул от пыли лабораторный халат, послуживший ему одеялом. Грунтовая дорога, на которой он спал, оказалась темна и безлюдна. Небеса укрывал плотный слой облаков.

Снова двинувшись в путь, Эбернети миновал кучку хижин, построенных на тропический манер – по сути, открытых всем ветрам навесов под кровлей из пальмовых листьев. Хижины были пусты. На горизонте мерцало неяркое зарево.

Вскоре он вышел к берегу моря. От берега тянулся вдаль невысокий мыс, сложенный из многих тысяч деревянных кресел – вернее, обломков кресел, грудой сваленных в воду. На оконечности мыса кто-то сидел, удобно устроившись в большом кресле с уцелевшим сиденьем, спинкой и одним из двух подлокотников.

Эбернети не без опаски ступил на россыпи перекладин и точеных деревянных цилиндров и, переступая с подлокотника на фанерное донце сиденья, двинулся к незнакомцу. Серое море вокруг было необычайно спокойно: зеркальные волны накрывали скользкое дерево у кромки прибоя и совершенно бесшумно откатывались назад. С моря неспешно тянулись к берегу полупрозрачные, невесомые пряди тумана – нижних слоев плотного облачного покрова. В воздухе веяло солью и сыростью. Передернувшись, Эбернети наступил на следующий обломок посеревшего, источенного стихиями дерева.

Сидящий повернулся к нему. Это был Уинстон.

– Фред!

В предутренней тишине его оклик казался невероятно громким. Подойдя к нему, Эбернети отыскал под ногами спинку кресла, пристроил ее понадежнее и сел рядом.

– Как ты?

– В порядке, – кивнув, отвечал Эбернети.

Вблизи от воды явственно слышался тихий плеск и шипенье прибоя. Набегавшие на берег волны сделались чуточку выше, курились едва различимым сквозь сумрак серым туманом.

– Уинстон, – прохрипел он и кашлянул, прочищая горло. – Что же стряслось?

– Мы спим. Грезим наяву.

– Да, но что это значит?

Уинстон дико, безумно захохотал.

– Новая эмерджентная фаза сна, промежуточный сон, скоротечный сон, ромбоэнцефалический сон, мостомозжечковый сон, активированный сон, парадоксальный сон, – саркастически улыбаясь, заговорил он. – Что это – никому не известно.

– Но ведь столько исследований…

– Да уж, исследований – целая уйма! И как же я верил в них, как работал для них, ради всех этих жалких домыслов, варьирующихся от абсурдных до смехотворных! Сновидения упорядочивают в памяти жизненный опыт, стимулируют чувства в темноте, готовят нас к будущему, реализуя подсознательные модели ожидаемых событий, упражняют глубинное зрение… Бог ты мой! Одним словом, Фред, ничего мы об этом не знаем. Ни о сне, ни о сновидениях, и, если вдуматься, о сознании, о состоянии бодрствования – тоже. Сам посуди: что нам обо всем этом известно? Мы жили – бодрствовали, спали, видели сны, и все три состояния для нас в равной мере загадка. Теперь мы переживаем все три состояния одновременно, и что? Задача хоть немного усложнилась?

Эбернети сковырнул песчинку со сломанной ножки кресла.

– Я почти все время чувствую себя абсолютно нормально, – заметил он. – Просто странности раз за разом вокруг происходят.

– Твоя ЭЭГ демонстрирует необычный паттерн, – в «научной» манере заговорил Уильям. – Много больше альфа- и бета-волн, чем у всех остальных. Как будто ты изо всех сил стремишься проснуться.