Мужчины докладывали.

Ее киска сжала его с такой силой, что он почувствовал, как огонь пробежал по позвоночнику, прямо к головке.

Он продолжал потирать ее.

Мужчины продолжали докладывать.

Она продолжала дрожать, ее бедра тряслись, в попытке удержать верхнюю часть тела неподвижной.

Он сильно сжал ее между пальцами.

И с влажным трепетом она кончила, ее плечи обвисли, будто она только что вздохнула, и громкий вздох покинул ее.

Он велел ребятам уйти, чувствуя себя неловко, но не желая взорваться ради своего плана.

Шлепнув ее по заднице, он подтолкнул ее вверх, взял со стола несколько салфеток и кончил в руку.

После того, как наслаждение схлынуло, он вытерся и заправил член.

Как только он кончил, она упала, все ее тело затряслось. Он дал ей отдышаться и снова включил видео, сосредоточившись на последствиях сеанса на экране.

Он просмотрел все видео, увидел, как уходит, как она выпрямляется на черно-белом экране и приводит себя в порядок с помощью салфеток на его столе. Она выбросила использованные салфетки в корзину в углу, и кабинет оставался пустым, пока утром не пришли уборщики и не вынесли мусор. Убийца мог взять салфетки откуда угодно, как только они покинули его кабинет. Но вопрос заключался в том, как убийца догадался найти образец? Была ли это удача или что-то более гнусное?

Альфа не знал. Не обращая внимания на то, как ее мягкое, податливое тело прижималось к нему, он снова просмотрел видео.

Глава 18

Зефир

Сказать, что Зефир была в замешательстве, стало бы преуменьшением. Она понятия не имела, что, черт возьми, произошло.

За последние две недели ее муж отступил от своей политики «никаких сексуальных контактов», и их отношения в мгновение ока превратились из сожителей в приятелей по сексу, с условиями, о которых она понятия не имела.

После того, как он овладел ею в своем кабинете, непринужденно болтая со своими мужчинами, будто она не находилась на волосок от сильного оргазма, он отвез ее домой. Он поприветствовал собак, они поужинали, а потом, пока она убирала посуду, он перегнул ее через кухонную стойку, зажал в кулаке ее волосы и прорычал:

— Да или нет?

Она сказала «да», и ее трахнули. Медленно, целенаправленно, в такой контролируемой манере, что ей захотелось разорвать поводок, на котором он держал свой темп, попытаться выпустить зверя на волю. Она пыталась заговорить, а он лишь оттягивал ее волосы назад, выгибая шею и ударяя куда-то так глубоко внутри нее, что она теряла всякое рациональное мышление. Когда она затихла, он поднял ее на руки и уложил в ее кровать, оставив одну.

И с тех пор он трахал ее по всему дому — в ее постели, на диване, на балконе, нагнув над гамаком, прижав ее к душевой кабинке. Везде. И не то, чтобы она сожалела, но это оставляло ее смущенной и слегка неудовлетворенной. Потому что, хотя он брал ее везде, где мог, когда хотел, он держался отстраненно. Это всегда было под контролем, всегда в медленном темпе, и после этого она оставалась холодной. Он также никогда не кончал в нее. Вначале она думала, что это было сделано для защиты, и он просто забыл презервативы в пылу страсти, поэтому она сказала ему, что все в порядке, и стала принимать таблетки. Это ничего не изменило. Он не кончал в нее, не обнимал, не целовал, и хотя они физически близки как никогда, она никогда не чувствовала себя так далеко от него, как тогда.

Они перестали разговаривать так, как раньше. Каждый раз, когда она начинала разговор, решив, что поддастся и расскажет ему правду, он нагибал ее. Всегда сзади. Всегда медленно и уверенно. Всегда отстраненно.

От этого ей хотелось плакать.

Она ненавидела, когда он так делал — медленно имел ее мозги, а потом оставлял ее неудовлетворенной, желая большего. И за эти две недели он делал это очень часто. Она не могла сказать «нет» каждый раз, когда он просил, и потому что ей нравилось чувствовать его тело, прижимающееся к ней, и потому что она надеялась, что в этот раз будет лучше, что в этот раз он обнимет ее.

Но он так и не обнял.

За последнюю неделю она стала более угрюмой, более замкнутой, и ненавидела это. Чем больше она тянулась к нему, чтобы обнять, тем дальше он от нее ускользал. Чем больше она хотела говорить с ним и общаться, тем выше поднимались его стены. Она уже даже не знала, что ей делать.

Зефир прислонилась к бортику бассейна, глядя на пейзаж, который утратил для нее свою красоту. Это были выходные, ее выходной, и она проводила утро в бассейне под солнцем, прежде чем ей нужно было ехать в ВЛФ. Собаки валялись на палубе, и хотя Зефир никогда не любила плавать, ей нравился бассейн и нравилось находиться в воде. Плавая на спине, глядя в голубое небо и слушая звуки природы, она могла на несколько минут забыть о себе, уйти в мир внутри своей головы.

Громкий всплеск на другой стороне бассейна заставил ее открыть глаза, разрушив фантазии.

Ее муж плавно рассекал воду, проходя под водой, а затем всплывая, сбрасывая воду своей большой рукой, его золотые глаза блестели на солнце.

Она ненавидела, что ее сердце все еще трепетало каждый раз, когда он оказывался рядом.

Маленький сосунок.

Зефир поставила локти на бортики, прислонившись к стене бассейна, и смотрела, как он мощными взмахами прорывается к ней. Он остановился перед ней, их лица оказались на одном уровне, и Зефир продолжала наблюдать за ним, пытаясь понять, где находятся его мысли. Он, вероятно, делал то же самое.

Тихо подняв руку, она прикоснулась пальцами к шраму на боковой стороне его лица, провела по нему до уголка рта, пытаясь еще раз.

— Откуда у тебя это? — тихо спросила она, ощущая глубокую бороздку на омраченной плоти.

— Не знаю.

Его голос был хриплым, а руки прижались к ее бокам, заключая в клетку.

Как она и думала. Возможность того, что его память навсегда потеряна или искажена, становилась все более реальной. И если он не помнил причину своего шрама в последнее десятилетие и не помнил ее после последних месяцев совместной жизни, она сомневалась, что он когда-нибудь вспомнит, и ей пришлось смириться с этим.

И это была одна из причин, которая удерживала ее от того, чтобы рассказать ему правду об их прошлом, как бы сильно она ни хотела ее упустить — имелась причина, по которой его мозг забыл ее. Что, если она запустит что-то в его памяти, от чего его мозг явно пытается защитить его? Что, если она высвободит какую-то тяжелую травму, которую его разум подавляет? Она не могла рисковать этим не после того, как увидела, как далеко он зашел, как много тренировался, преодолевая свой недостаток, как спокойно он стал относиться к отсутствующему глазу.

Она медленно провела пальцами по его повязке, ощущая текстуру кожи. Он оставался неподвижным, позволяя ей исследовать.

Поколебавшись, она посмотрела на него в поисках разрешения.

— Можно?

Его руки напряглись, когда он схватился за бортик бассейна. Зефир заметила, как участилось его дыхание, когда ее палец задержался на его повязке. Что-то происходило прямо здесь, в этом бассейне, среди бела дня. Когда его единственный глаз остановился на ней, сделав заметный кивок, что-то произошло, сдвинулось, изменилось. Сердце заколотилось, она медленно подняла повязку, пока она не оказалась на его голове.

И ее сердце оборвалось.

Его веки были закрыты. Кожа, скорее всего, была сшита еще во время травмы, а шрам, начинавшийся от скальпа, представлял собой вертикальную, уродливую линию, проходящую через плоть век. Когда-то там был мощный, красивый золотой глаз, смотревший на нее с любовью. Она видела, как он светился от удовольствия, жара и привязанности.

Что-то отняло это у него, вырвало из его существа и оставило лишь шрам.

Ее глаза горели, она осторожно коснулась пореза на его веке, позволяя пальцу почувствовать приподнятую плоть. Он напрягся, когда ее пальцы коснулись шрама, а другим глазом внимательно следил за ней. Зефир изучала шрам, который он прятал под кожаной повязкой, и наклонилась вперед, нежно поцеловав.