Если б ещё она была настроена к нему не с такой неприязнью.

Оставаться с ним в одной комнате девушка добровольно отказывалась, по возможности сразу уходила в свою комнату и прикрывала дверь.

Закрыться изнутри она не могла. Комнату можно было закрыть только снаружи, вставив засов в специальные скобы.

Если Георг принуждал остаться наверху, пытаясь разговорить пленницу, то сидела с безучастным видом, как робот.

Показывая, что ей здесь некомфортно, находится против своей воли. Только из-за того, что вынуждена подчиняться.

Не смотрела в его сторону, немногословно отвечала на вопросы.

Несколько раз Юля, чувствуя, что у хозяина дома благодушное настроение, робко заводила разговор с просьбой отпустить её.

Обещала, что не будет обращаться в полицию, не выдаст его.

Предлагала, чтоб он придумал вариант письма или записал видео, где она подтверждает и рассказывает кому-то, будто сама осталась здесь и добровольно жила с ним всё это время.

Или любой другой способ, подтверждающий его невиновность. Какой он сам придумает.

Но в этом вопросе Георг становился непреклонным. Он пока почему-то не хотел отпускать её и даже обсуждать эту тему категорически отказывался.

Причину этого упрямства девушка не понимала и отчаянье переполняло её.

Вдруг в его планах переслать, передать, продать её дальше? Кому-то ещё?

Ведь зачем-то он её удерживает?

— Что тебе нравится? Привести тебе что-нибудь? Фрукты, конфеты? Что ты любишь? — выпытывал он перед каждым своим выездом из дома.

Юля безразлично качала головой. Ничего не хотелось.

Проявления любой заботы о ней вызывали ещё большее отторжение, протест.

Хотелось, чтоб он тоже чувствовал унижение, обиду. Хоть как-то морально поцарапать его, показывая, что она всегда будет отвергать любые проявления человечности с его стороны.

Как-то после допытываний о её занятиях на свободе, обрадовался:

— Ты любишь кататься на велосипеде?! — воскликнул Георг. — Хочешь, куплю тебе?

Юля с ужасом переспросила:

— Велосипед?! Вы купите мне велосипед?

— Ну да! Будешь гонять на нём! — вдохновился мужчина.

— Но велосипед…Это же…он же летом… — тоскливо произнесла Юля, понимая, насколько её представления о предполагаемом времени заточенья разнятся с планами тюремщика.

— Я…я хочу…домой… я не хочу до лета…тут… — губы девушки задрожали.

Георг выругался, походил по комнате и присел возле неё:

— А лыжи? Лыжи ты любишь? — подошёл к окну, окинул взглядом свой небольшой двор, с досадой осознавая, что кататься на лыжах ей негде, а за территорию, огороженную забором, он сам её не выпустит.

— Санки! — обрадовался он, — Давай горку сделаю! — и осёкся. Это уж совсем глупо. Она не ребёнок.

Перебрав несколько тем для разговоров, он, наконец, понял, что именно вызывает в ней отклик, зажигает тот живой огонёк, которым она привлекала Георгия.

Зверь расспрашивал о её прошлом, просил рассказать о детстве, о родном городе из которого она уехала несколько лет назад.

О Москве, друзьях, подругах

О любимом человеке.

С особенным пристрастием расспрашивал о её любимом.

И Юля загоралась.

Он осмеливался говорить о человеке, который был для неё чуть ли не святым.

Рядом с которым такой, как он, даже находиться не достоин.

Жить с ним в одном городе, мире, дышать с ним одним воздухом — не достоин!

Даже взгляд такого, как этот нелюдь был бы оскорбителен для её любимого!

Этот мерзавец осмеливался критиковать его своим поганым языком, своим убогим мозгом!

Не понимая, насколько он смешен и ничтожен.

Одно предположение, что их можно сравнивать, что они оба мужчины — само по себе противоречит законам природы!

Юля обычно без охоты отвечала на вопросы Георга, небольшими фразами, парой-другой предложений.

Но, когда речь шла о её любви, она не скупилась ни на рассказ, ни на эпитеты, ни на восторги.

Пусть знает, какие существуют на свете мужчины! Не чета ему.

И знает, какая непреодолимая пропасть, такого как он, отделяет от тех, кто заслуживает уважения.

Она немного осмелела и расширила для себя лимит допустимых колкостей в отношениях с Георгием.

Особенно, после предложения купить ей велосипед.

Из этого предложения следовало, что смертельная опасность ей не угрожает.

Даже наоборот, ему хочется, чтоб она получала радость от жизни.

Логичный вывод — можно показывать зубки!

Это доставляло ей радость.

Она с удовольствием замечала, что, чем с большим восхищением и подробностями рассказывает о любимом, тем более скучным становится лицо этого ненавистного существа, её лютого врага — Георгия.

Что его уязвляют подробности о манерах, умении держаться, воспитанности, уме, моральных достоинствах незнакомого ему москвича.

Он всегда старался вставить какую-то нелепую реплику, уколоть вопросом с двойным смыслом.

Выслушал, как-то, очередную оду о благородстве и возвышенности Юлиного возлюбленного.

О том, что тому чуждо всё земное.

Подхватил восторженную интонацию, и заявил, откровенно издеваясь, и не скрывая ехидства:

— О! Какой мужчина! Какой мужчина! Думаю, из него в туалете валятся нежные, благоухающие розы, а не анализы…

Юля похлопала глазами и вдруг начала неудержимо смеяться, успокаивалась и снова, неподвластный ей, смех вырывался наружу… Это нервное, наверно…

Георг сидел с невозмутимым видом, довольно поблёскивая глазами.

То, что ей, наконец, удалось найти уязвимое место неприятеля и задевать его самолюбие, живительным и вдохновляющим бальзамом освежало униженную душу пленницы.

Она даже полюбила и злорадно ждала то время, когда тюремщик хотел узнать новые детали её священной любви.

Любви с большой, с огромной буквы!

И, заранее продумывала, и готовила свои рассказы.

Иногда приукрашая их и слегка… совсем чуть-чуть искажая правду…

Чтоб всё было красиво и поэтично! Чтоб до него дошло, насколько ничтожен он и груб.

А этот мужлан снова умудрялся испоганить её повесть ехидным вопросом:

— Он, что, импотент?

Юля, задыхалась от гнева:

— Нет! Почему вы так решили?

— Ну… — с равнодушным видом, занимаясь своими делами, ронял он:

— У меня б такая девушка не осталась в девственницах… Столько лет… — и лукаво косился на неё.

— Вы…Вы…Вы — просто не умеете любить! Не умеете любить по-человечески.

Так, когда человек дорог и его желания выше твоих! — зло отвечала Юля.

— У-у… — неопределённо промычал мужчина и добавил серьёзным голосом:

— Научи меня? Научишь? Любить по-человечески?

Однажды, выслушав очередную песню о неземной любви и прекрасном возлюбленном, предложил, пристально глядя на неё:

— А давай, я женюсь на тебе? Узнаешь, что такое настоящий мужчина.

Юля разъярённо посмотрела в его глаза, и, медленно, обжигая каждым словом, произнесла:

— Спасибо! Уже познала. Забыл? А я помню ВСЕ ТВОИ МУЖСКИЕ поступки!

Впервые обратилась к нему на «ты». Смерила презрительным взглядом и ушла в свою каморку, хлопнув дверью.

В любимом человеке нравятся даже недостатки? А в нелюбимом раздражают даже достоинства?

Георг вызывал отвращение. Каждым движением, каждым вздохом.

Её чуть ли не физически мутило от необходимости сидеть с ним за столом, слушать, как он медленно пережёвывает и глотает пищу, пьёт воду.

Как глубоко вздыхает, как поднимается при этом его грудь.

Бесило то, как он пристально и чуть насмешливо наблюдает за тем, как она выполняет свою работу. Едва сдерживалась, чтоб не нагрубить ему в это время, не состроить злобную гримасу: что уставился?

Брезгливость вызывали ложки, вилки, которые были увлажнены его ртом, следы от губ на стаканах.

Моя посуду она тщательно следила за тем, чтоб не прикасаться к тем местам, где оставались следы его пальцев.