Гарретт взял мои ладони в свои, успокаивая беснующиеся пальцы или спасая свое одеяло, а может и то и другое.

— Не мучай себя раньше времени. Ты еще даже не попыталась поговорить с ним и не знаешь, что он думает и как себя чувствует. Если все как ты сказала, и он действительно в страшной обиде, то я не стану тебя останавливать. Будешь терзаться сколько захочешь, но сейчас не надо. Это лишь обессилит и растормошит твои и так многострадальные нервы. И если тебе интересно мое мнение, я уверен, что ты, ангел мой, снова решила все грехи мирские взять на себя и преувеличиваешь свою вину. Я знаю мистера Лиетта достаточно, чтобы не сомневаться в его намерениях и в том, что он лучше любого другого тебя понимает и не злится. Думаю, ждет пока ты остынешь, пересмотришь вопрос, и сама к нему придешь, — он освободил одну руку, положил мне ее на затылок и нежно притянул к себе, лбом ко лбу. Не знаю, какие он вечно использовал колдовские приемы, но легче становилось всегда. Я согласно кивнула.

— Вот и замечательно, а теперь я буду лечить тебя, чтобы ты побыстрее снова стала полноправным членом общества и отправилась делать свои ангельские дела, — он окончательно выпустил меня из своих рук и исчез где-то позади в стороне кухни, через мгновения отзываясь шуршанием пакетиков.

Я недовольно сморщилась, предвкушая очередное горькое зелье, которое якобы должно было поставить меня на ноги в кратчайшие сроки. Но на душе было спокойно. Гарретт прекрасно справлялся со всеми взваленными на себя обязанностями, успокаивая мой тревожный разум и умиротворяя непомерное чувство вины. Я улыбнулась, про себя допуская мысль, что и сама влияю на него схожим образом.

========== LVII. ==========

Через обещанные пару дней я действительно чувствовала себя в разы лучше и уже могла вырваться из безусловно внимательных и заботливых, но все же оков двух парней. Первым делом я, конечно же, забежала в университет, проверить, не взорвали ли они там все в мое отсутствие, но дела на кафедре шли тихо и спокойно. Научный руководитель хотел было поворчать, что нынче студенты совершенно несерьезно относятся к святая святых науки, но увидев мой все еще болезненный вид, решил тактично промолчать.

Следующим по списку у меня стоял визит к мистеру Лиетту и мои слезные извинения и вроде бы я была более чем настроена выполнить задуманное и времени на моральную подготовку и составление речи было предостаточно, а я все равно застыла как истукан перед дверью с висящим на ней самодельной звинелкой. Стоило всего лишь чуточку подтолкнуть дверь и дорога назад оборвалась бы древним, трухлявым мостом, нависшим над пропастью. Этот шаг требовал всего моего мужества и именно его сборами я и занималась перед входом в магазин.

— Ну входи ты уже, трусиха, — пробормотала я себе под нос, мысленно давая себе необходимый пинок и видимо по инерции от фантомного удара все-таки шагнула вперед, двигая злосчастную дверь, которая словно рассмеялась надо мной звонким переливом колокольчиков.

Деваться было некуда и я зашла внутрь, полной грудью вдыхая до дрожи в коленках родной аромат сухого дерева и жидкости для полирования. Это придало мне сил. Я не могла позволить себе потерять это место и его хозяина вместе со всеми воспоминаниями, связывающими нас. Я уже достаточно упускала по собственной глупости и трусости, но всему есть свой конец, и пора мне уже было поставить эту злосчастную точку на прошлой себе, которая только и умела, что сбегать.

Уже гораздо увереннее я двинулась прямиком к стойке, за которой, как и всегда, стоял дорогой моему сердцу пожилой мужчина, занятый полировкой деревянной поверхности перед собой. Я могла бы подождать и позволить ему самому заметить меня, но в этот раз была моя очередь говорить, поэтому я тихо позвала его. Он сразу же поднял голову, одаривая меня теплой улыбкой. Кажется, Гарретт был прав. В очередной раз, когда дело касалось меня.

— Милая, я очень рад тебя видеть. Но, честно говоря, я ожидал, что ты появишься раньше, — он отложил тряпку и оглядел меня с ног дол головы. В его голосе совсем невесомыми отголосками слышалось осуждение.

Я уставилась в пол перед собой, натягивая рукава до упора и сжимая пальцы.

— Я хотела. В тот же день хотела, но после встречи с Ричардом попала под дождь и не смогла даже до дома сама дойти. Меня Гарретт забрал к себе, а потом они с Питером не выпускали. Я заболела, и они за мной смотрели, — это была чистейшая правда, но казалось, что я оправдываюсь и от этого становилось невыносимо стыдно. Поднять взгляд было совершенно невозможно, поэтому я просто продолжила свою речь, не давая себе даже мгновения выдохнуть. — Я не оправдываюсь, мне правда стоило прийти раньше, потому что мне очень стыдно, мистер Лиетт. То, как я с вами разговаривала и что наговорила, это непростительно с моей стороны. Какие бы эмоция я ни испытывала, мне не стоило так к вам относиться. Вы всегда все делали для меня, и я знаю, что вы бы никогда не предприняли ничего, что бы мне навредило. Сейчас я это понимаю и очень вам благодарна. В том числе за то, что вы дали Ричарду мой телефон. Вы были совершенно правы, я бы вам не позволила, если бы вы спросили. Но это бы не закончилось ничем хорошим для меня. Я бы все так же жила с прошлыми страхами и комплексами. Это бы наверняка со временем испортило мои нынешние отношения, потому что наступил бы момент, где прошлое бы раскрылось гниющей раной, напоминая о том, что меня никогда в жизни никто по-настоящему не любил, да и в принципе о том, что я не особо способна даже симпатию вызывать. Воспоминания о том, что в последних отношениях мной просто пользовались, чтобы выглядеть «круче» в глазах фальшивых друзей, обязательно бы царапнули по никогда полностью не зажившей душе и я бы начала сомневаться в Гарретте. А за это впоследствии никогда бы себя не простила. Так что спасибо вам огромное, мистер Лиетт. Вы спасли меня от самокопания, Гарретта от незаслуженных обвинений и наши отношения от бессмысленного раскола. Ну и наверняка так же помогли Ричарду избавиться от сожалений. Простите меня, если можете, за мою узколобость, вспыльчивость и злой язык. Я бы хотела не быть такой, но, кажется, пробовать меняться уже поздно, — последние слова я совсем уже пробормотала, но удивительный старик все услышал.

— Иди сюда, девочка моя, — он вышел из-за стойки и вытянул руки, привлекая меня в теплые отеческие объятия. — Во-первых, никогда не поздно меняться, но тебе, честно говоря, это не нужно. Все, кто тебя любят, я в том числе, любят тебя за тебя, такую, какая ты есть. Ты не подарок, не восьмое чудо света, хотя парнишка бы со мной тут поспорил, но ты настоящая, ты искренняя и пусть все мои инструменты разберут на деревяшки, если существует еще одна такая девочка, которая несмотря на гордость королевской особы, всегда берет свою высокомерную тушку в руки и идет просить прощения за грубые слова или необдуманные поступки. Ты бриллиант, моя девочка, одна на миллиард, и я принимаю все твои извинения. Я, конечно же, ни секунды на тебя не злился, ведь ты мне как дочь родная, а на детей нельзя злиться. К тому же я знаю тебя и не сомневался, что ты сильнее всех себя будешь винить. А теперь все, ты за все попросила прощения, за что нужно было поблагодарила. Скидывай теперь это со своих хлипких плечиков и вдохни полной грудью, ты большая молодец. Я очень тобой горжусь, — он отстранил меня, чтобы еще раз взглянуть на мой жалкий вид своими добрыми мудрыми глазами.

То, что я чувствовала нельзя было назвать счастьем. Скорее ощущение правильности происходящего, словно все наконец-то встало на свои места. Последний кусочек пазла заполнил картинку и теперь все и правда было хорошо. За неполный год я обрела семью, друзей и единственную, имеющую смысл в жизни, любовь. О большем я никогда и просить не смела, да и признаваясь себе честно, даже об этом никогда не мечтала. Моя жизнь впервые за долгие-долгие годы начинала обретать краски. Я училась радоваться, просыпаясь по утрам, потому что теперь было зачем жить. Теперь каждый прожитый день окутывал теплом и любовью. К такому очень легко привыкнуть, но если однажды этот смысл отобрать, то по всем законом падать будет долго и невыносимо больно, а то, что останется едва ли можно будет назвать человеком. И придется только молить, чтобы приехали уже санитары и соскребли от беспощадной земли то, что, когда-то было тобой, накрыли белой простынкой и отвезли в место окончательной регистрации граждан.