Девушка попрощалась и проводила нас тоскливым взглядом. Вся атмосфера напоминала прощание навсегда со смертельно больным или уходящим в последний бой. Опять-таки ситуация меня абсолютно не касалась и несмотря на тревожное чувство, я решила больше никаких вопросов не задавать.

Когда мы вышли на улицу, я в последний раз с любовью посмотрела на теплое уютное заведение и со всей смелостью приняла безжалостный удар февраля.

— Мне хотелось бы проводить тебя до дома, но полагаю я еще не заслужил такого колоссального уровня доверия? — Гарретт тоже бросил последний мечтательный взгляд на кофейню, а потом мягко улыбнулся мне.

— Можешь проводить, — буркнула я, стараясь не давать ему слишком большой повод для радости. Но у меня, конечно же, не получилось, и парень просиял, практически затмевая свет от гирлянд внутри заведения.

— Сегодня Рождество? — его детский восторг от самых не внушающих радость вещей — таких как пешая прогулка со мной на морозе — меня уже порядком раздражал, но я чувствовала себя некомфортно от мысли, что он сейчас уйдет в свой последний бой, а я так ничем помочь и не смогла.

Мы шли в удивительной тишине. Мне казалось, что подобное не может существовать в одном пространстве с Гарреттом, но очевидно чудеса и правда случаются.

По какой-то причине именно в тот момент подобная тишина меня напрягала, и я сделала то, чего не делала никогда в своей жизни: постаралась оживить обстановку.

— Слушай, ты же музыкант или что-то вроде того?

Он уже даже не стал показывать своего удивления, видимо смирившись, что сегодняшний вечер был полон сюрпризов.

— Что-то вроде того. Бренчу на гитаре, иногда подвываю, времена чиркаю песенки.

— И как давно у тебя вот это вот все? — я никогда не была большой фанаткой «артистов», но мне показалось несправедливым то, в какой пренебрежительной манере он это описывал.

— Говоришь, как о заболевании, — он тихо хмыкнул, а я смутилась. — Но ты по-своему права. «Вот это вот все» у меня с детства. Петь стал раньше, чем внятно говорить.

— А ты никогда не брал какие-нибудь уроки, может в хоре состоял в школе?

— Никаких специальных занятий брать возможности не было. Мои родители никогда не поддерживали подобный вид активности, да и творчество в целом. Они считают, что подобные вещи развращают и делают людей бесполезными для общества. Но в школе нужна была какая-то внеклассная активность и я смог записаться в драматический клуб.

— Не понимаю твоих родителей, честно говоря. Я сама не поддерживаю всяких бродячих музыкантов или поэтов там каких-нибудь. Но считать, что люди искусства бесполезны для общества — это уже как-то совсем радикально, — не в моих правилах было критиковать чьи-то взгляды и убеждения, но парень и так знал меня не особо деликатной, так что я сама себе могла это позволить.

— И снова ты права. Они придерживаются слегка радикальных взглядов в том, что касается карьеры, профессии, пользы для общества. Представляешь, какое для них разочарование — иметь такого сына как я, — в голосе Гарретта снова зазвучали эти ужасные тоскливые нотки, такие же холодные как февраль.

— Не думай, что ты мне нравишься или что-то вроде того. Ты сам прекрасно знаешь, что это не так. Но мне кажется, если твои родители и правда испытывают такие чувства по отношению к тебе, что само по себе не позволительно для родителей, то они в любом случае глубоко заблуждаются и не в их силах понять, что их сын вырос хорошим и добрым человеком, — мне на физическом уровне было тяжело говорить что-то приятное этому раздражающему нарушителю моего спокойствия, но я не сожалела ни об одном слове, потому что все они были чистейшей правдой.

— Вот бы мои родители видели меня хоть чуточку таким, каким видишь меня ты. А я ведь тебе даже не нравлюсь! — он тихо засмеялся, вроде бы возвращаясь в свое обычное настроение.

Таким образом мы дошли до моего дома. Я остановилась и смущенно опустила голову, не зная, что делать дальше.

— Полагаю, свою рыцарский долг я исполнил, — я подняла взгляд, чтобы увидеть, как парень, запрокинув голову, рассматривает мой дом и возвышающееся над ним затянутое тучами и февралем ночное небо.

На его замечание я лишь неуверенно кивнула. Не знаю почему, но что-то не давало мне покоя. Я знала, что будет дальше: мы попрощаемся, он развернется и постепенно исчезнет в темноте, я еще некоторое время понаблюдаю за тем, как он отдаляется, а потом тоже развернусь и стану еще дальше от него. И что-то в этом раскладе меня не устраивало.

— Не исчезай, Гарретт. Не делай эту встречу нашей последней. Ты мне еще очень много должен. Не смей сбегать, пока полностью не выплатишь свой долг.

Пожалуй, эти слова были самым большим потрясением для парня. Он замер на мгновение, а потом сделал несколько шагов вперед, наклонился и совсем слегка, нежно как май, приобнял меня.

— Спасибо тебе. Обещаю, что не исчезну. Я всегда буду возвращаться, пока полностью не выплачу свой долг. До скорой встречи, — и с этими последними словами он отпустил меня и ушел, даже не дав мне возможности возмутиться подобной фамильярностью.

Как и в предвиденном мною раскладе, я действительно стояла и наблюдала за тем, как он постепенно исчезает в темноте. Но теперь все это уже не казалось неправильным или незаконченным. Он обещал, что вернется и почему-то я ему верила.

========== VI. ==========

Сломив нас всех, февраль наконец-то угомонился, забрал свои тучи и ледяные ветра и выпустил на свободу весну и теплое солнце.

Но я не радовалась так, как должна была бы. С того дня как Гарретт ушел, меня не покидало тревожное чувство. Я не верила, что раздражающий парень сможет исчезнуть навсегда, но прошли уже две недели, а моя дорога домой оставалась спокойной и безмятежной. Это ощущалось так неправильно, что меня непроизвольно накрывала грусть и какое-то извращенное желание слышать, как он своим таким магически мелодичным голосом несет какую-то бессмысленную для меня чушь. Было так страшно в этом признаваться, но я скучала по его действующей мне на нервы теплой улыбке, такому отвратительно успокаивающему взгляду ореховых глаз и даже по виду его самых неприятных моему сердцу особенностей: длинным кудрявым волосам, ямочкам и родинкам на лице.

Я чувствовала то, что уже думала разучилась чувствовать — одиночество. И как по злому замыслу судьбы, я так и не смогла отдать ему шарф и каждый день он лишь напоминал мне о том, что Гарретт еще не вернулся и я совершенно не знаю никаких деталей его жизни и едва ли могу надеяться, что этот чудак сдержит свое обещание и все-таки появится вновь.

Но кое-что я все-таки знала и ноги сами привели меня к этой крошечной зацепке. Минут через пятнадцать быстрой ходьбы на грани с бегом я, запыхавшись, стояла перед дверями кофейни, при свете дня уже не создававшей такого магического эффекта, но все еще очень уютной.

Я немного поколебалась. Ситуация выглядела для меня странно. Я не была Гарретту другом, мы были настолько чужими, насколько это вообще возможно, но вот она я перед дверьми единственного места, которое хоть как-то нас связывает. И зачем я пришла? Что мне было нужно?

Я одернула себя, когда поняла, что может ситуация и странная, но то, что я стою в нерешительности перед приятной кофейней с очень вкусным какао и прекрасной атмосферой показалось мне просто глупым и твердым шагом направилась внутрь.

Время медленно ползло к четырем часам дня и в заведении было занято больше половины столиков, но, по счастливому стечению обстоятельств, наш угловой столик был свободен. Я села на то же самое место, что и две недели назад и принялась ждать, с некоторой злостью отмечая вновь возникшую тревожность.

Через несколько минут мое ожидание оправдалось, и я увидела именно того, кого ожидала.

— Лайла, как приятно снова тебя видеть! — Эмили тепло мне улыбнулась и в голове у меня пронеслась мысль, что может быть Гарретт на самом деле исключительно хороший или по крайней мере везучий человек, что в его близком окружении есть такая внимательная, добрая и просто чудесная девушка.