— Все что угодно, — так же тихо ответил Гарретт.
— Пообещай, что, сколько бы людей ни было перед тобой, когда ты стоишь на сцене, сколько бы людей ни протягивало к тебе руки, в попытках урвать хотя бы кусочек, сколько бы ни заглядывало тебе жадно в глаза, они никогда не будут иметь для тебя значения. Пообещай, что, когда музыка заиграет, и ты запоешь, перед глазами у тебя будет стоять лишь один образ. Пообещай, что, сколько бы людей ни нуждалось в тебе, только я всегда буду важнее остальных. Пожалуйста, пообещай мне это сейчас, даже если это неправда.
Я вцепилась в джинсовую ткань на его плечах, умоляюще заглядывая в глаза. Я несла несусветную чушь, сама прекрасно это понимая, но в тот момент это казалось слишком важным. Внезапно я начинала осознавать, что этот концерт был лишь началом чего-то гораздо большего, гораздо более масштабного. Очень отчетливо я начала понимать, что с этого момента его неоднократно попытаются отобрать у меня, бесконечное количество фанатов и голодных до славы зверей будут пытаться украсть его, и я совершенно ничего не смогу с этим сделать.
Он внимательно вглядывался в мое лицо, пытаясь прочесть весь этот страх, который я не хотела облачать в слова. Он молчал, и я начала напрягаться, внутренний голос разрывался от паники. Я была уверена, что вот прямо сейчас, он скажет, что после этого ошеломительного успеха, он понял, что вся его жизнь на сцене, и я не имею права просить его ограничить внимание до моей крошечной фигуры. Но не говорил, он молчал и продолжал рассматривать.
— Ну, скажи уже что-нибудь. Я так с ума сойду, — криво усмехнулась я, в конце концов не выдерживая этого внутреннего натяжения.
— Я столько раз говорил тебе об этом, буквально клялся в каждом разговоре, а ты так и не поверила, — он грустно покачал головой. — Лайла, это всегда было, есть и будет только для тебя. Поднимаясь на сцену, ослепленный светом софитов я не вижу никого и никогда не смогу увидеть никого кроме тебя. Сколько бы людей передо мной ни стояло, сколько бы из них ни выкрикивало восторженно мое имя, я вижу только, как ты стоишь ближе всех, напряженно скрестив руки на груди. Смотришь взволнованно, закусив губу. Переживаешь больше, чем я. Тревожишься не о том, чтобы я не облажался, а лишь о том, заслуживает ли эта публика моей музыки. И даже если тебя нет материально перед моими глазами, ты все равно там, отпечатана на сетчатке. Всегда в поле моего зрения. Иногда кажется, что у меня очень особенная разновидность слепоты, ведь я действительно никого кроме тебя не вижу. И так было всегда, с того самого первого момента, когда ты подарила мне это волшебное видение. Поэтому, пожалуйста, не проси меня обещать то, что и так для меня естественно. Не проси так же, как не проси дышать, просыпаться по утрам, ходить. В этом нет смысла, потому что сколько бы людей ни нуждалось во мне, сколько бы ни просило моего внимания, мне самому всегда была нужна и будешь нужна только ты.
========== XXXXIX. ==========
Первые дни после фестиваля были наполнены блаженным спокойствием. Отголоски триумфа все еще витали в воздухе, но в целом мы были расслаблены и довольны. Погода этому более чем способствовала. Одарив нас последним солнечным теплом в день фестиваля, октябрь видимо решил вернуться в привычное русло и все выходные лил бесконечный дождь, что делало наши посиделки у ребят в кофейне только уютнее.
Гарретту больше не нужно было затворничать в своей комнате, и он составлял мне компанию за нашим угловым столиком. Эмили была более чем довольна и, несмотря на общую суматоху, которая царила в кофейне в это время года, да еще и с присутствием уже становившегося известным музыканта, она все-таки не упускала возможности подойти к нам и перекинуться парочкой ничего незначащих слов. В такие моменты я вспоминала наш разговор в начале октября и безотчетно радовалась, что девушка наконец-то может чувствовать себя в своей тарелке, отдавая всю свою любовь и заботу самому беспечному из своих «детей».
Я вернулась к написанию диплома, более чем нацеленная разделаться с черновым вариантом к началу ноября. А парень, расположившийся напротив, отдыхал от музыки и стихосложения и по всему видимому вернулся к рисованию. По крайней мере, на это намекал не исчезающий из его рук блокнот и вскользь брошенные на меня взгляды в череде сосредоточенной работы над чем-то в вышеупомянутом блокноте. Я уже знала, что рисовать меня парню не было в новинку, но это все еще продолжало смущать, поэтому я в ответ кидала на него недовольные взгляды, на которые он, конечно же, никак не отвечал. Более того, вообще не замечал. Со временем я успокаивалась, выдыхала и возвращалась к своей работе.
Замечательные были дни. О большем мы и не могли просить после излишне интенсивной первой половины месяца. Все были довольны и спокойны, и это не могло не радовать.
Первое потрясение накрыло вполне ожидаемо, но, тем не менее, ощутимо. Не знаю, по какой причине, но из года в год статьи по итогам фестиваля выходили в понедельник, вероятно давая возможность всем участникам отдохнуть и расслабиться. Но стоит отдать должное журналистам, они не писали ничего плохого об этом событии. Словно придерживаясь негласного правила: о фестивале либо хорошо, либо ничего.
В наш знаменательный понедельник мы едва переступили с Гарреттом порог кофейни, как на нас налетела сверх меры восторженная Эмили. Мы сначала перепугались, но Марк следовал за ней с легкой улыбкой и стопкой макулатуры.
— Гарретт, о тебе написали везде, где можно и где нельзя тоже написали! Посмотри на это! Твое имя на первой полосе всех газет и на обложке всех журналов! Ты сенсация! — девушка выпалила все это на одном дыхания, что мы даже не успели осмыслить сказанное.
Захотелось сразу же переспросить, убедиться в том, что нам не послышалось, но в этот момент подошел Марк.
— Она серьезно, парень. Все издания, которые написали о фестивале, говорят о тебе как о главной находке десятилетия.
Он разложил те газеты и журналы, которые держал в руках на ближайшем столике и действительно с каждой на нас смотрели громкие заголовки по типу «Гарретт Борнс — новый голос поколения», «Таинственная звезда покорила молодежную сцену. Что дальше? Бродвей?!», «Неограненный алмаз показал себя на «Посвящении», «Новый мессия популярной музыки». Я выпустила смешок при виде последней надписи. В самую точку.
Гарретт растерянно водил пальцами по бумаге, едва заметно шевеля губами, проговаривая про себя заголовки. Он был в очевидном шоке. Оставалось лишь надеяться, что его нестабильная психика справится с этим потрясением.
Я приобняла парня за талию, оказывая поддержку. Без слов напоминая, что если он оступится, то я здесь. Я словлю.
— Ты как? — чуть слышно, так чтобы услышал только он, я произнесла, выдыхая ему где-то в районе шеи.
— Скажи честно, я сплю? — так же тихо спросил он. Я чуть сжала руку, немного оттягивая кожу его винтажной куртки, чтобы он почувствовал прикосновение. Нет, это не сон.
— Я уверен, со дня на день тебя ждет предложение от какой-нибудь крупной звукозаписывающей студии. Такими темпами в начале следующего года уже сможешь выпустить альбом, — увлекшийся Марк вовсю расписывал красочные перспективы, но его голос доносился словно откуда-то издалека, укрытый вуалью. Сложно было поверить в уже произошедшее, а его картины будущего казались сюжетами научно-фантастических романов.
— Как думаешь, родители могли это увидеть? — внезапно спросил Гарретт прозрачным, ничего не выражающим голосом. Он обращался в пространство, и никто не знал, от кого он ждал ответ. Ответственность взяла на себя Эмили.
— Скорее всего — да, милый. О фестивале писали не только специальные издания, но и ежедневные газеты. И даже если они сами не читали, им должны были сообщить, — мягко ответила девушка, не уверенная, что нужно вкладывать в эти слова: сочувствие, поддержку или радость.
Кажется, парень тоже не знал, как ему следует реагировать на эту новость. Он лишь безэмоционально кивнул. Я сжала руку еще сильнее, неосознанно притягивая к себе парня ближе. Он начал исчезать, уходить куда-то далеко, откуда потом будет очень сложно его вызволить. Я не могла позволить этому случиться, он должен был оставаться рядом со мной.
