Не знаю, по какой причине, но, когда дело доходило до убеждения Гарретта в своих чувствах, я становилась чуть ли не яростной, пытаясь вдолбить в эту красивую и талантливую голову все, во что он почему-то никак не хотел верить.

Моя пламенная речь была более эффективной, что доказывало лицо, сидящего напротив меня мальчика. Оно выражало так много эмоций, что даже будь я прославленным литературным классиком, мне бы не хватило слов описать его достаточно красноречиво.

Он словно одновременно был и совершенно счастлив, и невероятно подавлен. Каждая мышца его тела казалась напряженной до предела. Он с силой сжимал зубы, внимательно вглядываясь в меня. Его руки впивались в ручки кресла, и весь в целом он выглядел так, будто готов в любую секунду соскочить и умчаться из комнаты, квартиры или даже города.

Я ожидала другой реакции, поэтому, практически скопировав состояние парня, была зеркальным отражением его напряжения.

Мы сидели друг напротив друга, натянутые до мышечной боли, словно ожидая смертельной опасности в любую секунду от человека, которому смотрели в глаза.

В конце концов, Гарретт с тяжестью выдохнул, высвободил бедные подлокотники, на которых остались отчетливые царапины, и зарыл лицо в ладонях.

— Нет, — еле выдохнул он. Расслышать было почти невозможно сквозь ладони.

Дыхание давалось ему с трудом, он редко всхлипывал, а мне снова становилось страшно. Я хотела ему помочь, но не знала как и не была уверена, не сделает ли моя помощь все только хуже.

— Нет, я не могу, — чуть отчетливее повторил парень, сложившись в кресле напополам, упав грудью на колени.

Я не знала, как помочь ему и была более чем уверена, что моя неумелая помощь сделает все только хуже, но в этом беспомощном движении было столько боли, отчаяния и одиночества, что оставаться в стороне было все равно, что вырвать себе сердце и кинуть к его ногам, истекая кровью.

Я соскользнула с дивана на пол и прижалась всем телом к его ногам, обхватив их руками. Это был единственный способ обнять его.

— Я верил, что ты ушла. Но я справился с этим. Я хотел умереть больше всего на свете. Я просто не мог желать ничего другого, но и исполнить этого я не мог. Умереть после того, как ты ушла, означало бы ненамеренно возложить на тебя вину, сделать тебе больно этим глупым эгоистичным желанием. Я никогда бы не причинил тебе боль намеренно, Лайла. Я клянусь. И я справился с этим, я собрал себя по кусочкам и решил, что даже без твоего присутствия я буду идти дальше, пока это не станет совсем невыносимо. Я смирился с этой отвратительно серой жизнью без тебя, потому что так долго, пока я могу хранить тебя в своей голове, ты бы все равно оставалась со мной, не позволяя провалиться под лед.

Я знаю, что мне не стоило так быстро ставить крест на всем, что мы с тобой построили, но я и подумать не мог, что увижу тебя, еще хотя бы однажды. Мне казалось, что уйти от меня было бы единственно правильным решением, а ты всегда поступаешь правильно. Я бы никогда не посмел тебя искать, потому что не вправе оспаривать твои решения. Но когда увидел тебя сегодня, я на секунду, всего лишь на мгновение подумал, что может быть я просто дурак, который разрушил все своими руками, а ты мой ангел, как всегда, пришла меня спасать. Но я не позволил себе в это поверить, потому что, если бы мои надежды оказались ложными, я бы не смог еще раз себя починить. А ты и правда пришла меня спасти.

Я не знаю, что чувствовать. Меня разрывает изнутри от боли, и страха, и счастья. Я люблю тебя безумно, больше всех и всего на свете. Больше себя и гораздо больше жизни, но мне страшно. Я в ужасе от одной только мысли, что со мной станет, если ты уйдешь когда-нибудь потом. Мне страшно даже от малейшего отголоска той боли, которая меня накроет, когда мне снова придется тебя потерять. И мне больно, мне очень больно от разочарования в себе. От того, что я посмел в тебе усомниться. Ты мое главное доказательство существования Бога, потому что он мне тебя послал. А я страшно согрешил, не доверившись тебе. И кто я такой после всего этого? Я не стою тебя, Лайла. Никогда не стоил, — парень говорил тихо и медленно сквозь всхлипы, не поднимая лица. Но это было и не нужно, потому что я не смогла смотреть ему в глаза. Меня трясло от беззвучных рыданий, и я прижималась всем телом крепко-крепко к его ногам. Они были мне единственной опорой.

Мы просидели так минут десять, содрогаясь от рвущей изнутри боли, которая успела накопиться за недолгое расставание. Но пришло время брать себя в руки и спасать себя и его.

Я села на корточки на полу перед креслом, так, что, если бы Гарретт приподнял голову, мы бы встретились глазами.

— Как бы мне этого ни хотелось, я не могу обещать тебе, что никогда не уйду, — мой голос был хриплым от так и не вырвавшихся рыданий. — Я не знаю, что для нас готовит жизнь, но сейчас я здесь и буду рядом так долго, как только смогу. Я не обещаю всегда быть рядом с тобой, но я обещаю любить и поддерживать тебя, пока ты не научишься справляться и без меня. Я обещаю, что пока я здесь, я помогу тебе научиться жить. Я обещаю сделать все возможное, чтобы и без меня тебе было за что держаться. Ты не упадешь, Гарретт, я обещаю тебе. Если такое время придет, я обещаю, тебя не сломит боль, и ты будешь жить не ради меня, а ради себя. А пока оставайся со мной здесь. Будь рядом и живи так, как можешь. Главное — живи.

Моя просьба достигла адресата, и мой грустный мальчик чуть приподнялся, сразу сталкиваясь с моими глазами. Он выглядел также жалко, как и я, с заплаканным лицом и глазами, смотрящими сквозь наполовину боль наполовину надежду.

Я встала на колени, чтобы быть чуть выше него. Провела рукой по непослушным шелковым кудрям и, наклонившись вперед, поцеловала в макушку, таким материнским жестом пытаясь забрать все тревоги и заботы.

========== XXXVIII. ==========

Мы посидели так, обнимаясь, еще некоторое время, приводя нервы в порядок, а затем привели в порядок еще и себя, чтобы не выглядеть, как размазанные по стеклу мухи.

И вот спустя примерно полчаса мы уже сидели на кухне, отпаивая себя горячим чаем. И совсем по нам нельзя было сказать, что чуть ранее мы были не людьми, а скорее подстреленными оленями, метающимися от боли из стороны в сторону, издающими душераздирающий крик о помощи, на который ни одна живая душа не сможет откликнуться. Мы снова были живыми, потому что снова были вместе.

— Давай скажем Питу, что мы просто увидели друг друга, поняли, что нам все нипочем и как адекватные люди помирились? А то, зная его, меня снова отправят на полугодовую терапию, — потихоньку отхлебнув из дымящейся чашки, с легкой улыбкой пошутил Гарретт.

Я улыбнулась ему в ответ с противоположной стороны барной стойки. Меня радовало то, как в целом быстро мы смогли прийти в себя. Я хотела оставаться в этом состоянии безмятежного спокойствия всегда, я хотела, чтобы мы навсегда сохранили эту тихую нежность. Но это бы значило закупорить себя вдалеке от настоящего мира, что было совершенно невозможно для нас обоих и мы хорошо это понимали.

— Прости, что я так вспылил в тот раз. Я знаю, что ты всегда все делаешь из лучших побуждений. Ты всегда думаешь, что лучше для меня и видишь это гораздо лучше, чем я. Я не знаю, что на меня нашло. Я испугался. Мне было так страшно, несмотря на то, что это буквально шанс один на миллион. Это все, о чем я когда-либо мог мечтать. Я должен был согласиться не раздумывая. Я должен был скакать от счастья и благодарить судьбу за такую возможность. Я должен был закружить тебя в объятиях и расцеловать с головы до ног. Я должен был быть благодарен тебе словно архангелу Гавриилу, ведь ты принесла мне чудесную весть. Но я накричал на тебя. Представь, каким бы было сейчас христианство, если бы Дева Мария испугалась такой новости и накричала на Гавриила? Я бы посмотрел на такой вариант библии, — он нервно рассмеялся, уставившись в кружку, заворожено наблюдая за вздымающимся паром.

— Может быть, если бы Дева Мария разозлилась тогда на Гавриила, женщинам не пришлось бы страдать от религии еще тысячелетия. Если бы она повела себя как живой человек с вполне объяснимыми страхами и переживаниями, человечество, может быть, не стало бы требовать от половины населения эмоционально невозможного. Ты такой же человек, как и мы все, Гарретт. Да, ты без сомнений гораздо ближе к Богу, чем вообще все на этой земле, но это разве что делает тебя лучшим представителем человечества, но все же никак не святым. Ты человек, и ты имеешь полное право бояться. Это самая нормальная реакция живого существа. Мы все боимся, когда сталкиваемся с неизвестностью. Это защищает нас от нежелательных последствий.