Паники никакой – тихое, тупое отчаяние. Соседка схватила меня за руку и сжала. Таких глаз в жизни не видел. И в кино. Почему-то иллюминатор притягивает словно магнит. Не отрываясь, смотрю вниз. Сейчас получается, что уже вперёд. Машины на шоссе были как муравьи. Становятся больше и больше. Буду чувствовать боль или не успею? Раньше боли не боялся. По-прежнему тихо за бортом и в салоне. На соседей не смотрю, только в иллюминатор. В памяти промелькнули родители. Сколько не успел для них сделать. Что ж я так? Исправить теперь некому. Всё закрывает неотвратимо приближающаяся Земля. Стали видны сумки в руках у людей на обочине. Страха нет. Есть безысходность. Всё. Сейчас конец. Мысли ушли, не дожидаясь этого конца.

Слышу непонятный шум – стал фыркать двигатель с моей стороны, загудел, заработал. У меня внутри что-то зашевелилось. Надежда? В салоне тихо. Почти сразу, неустойчиво, с перебоями и чиханием заработал второй. Соседи переглядываются, молчат.

Раскачиваясь, будто пьяный, самолёт летит над Минским шоссе, машин полно в обе стороны. Голоса поувереннее, не шёпот «падаем», а погромче – «на шоссе садимся». И замолчали. В фильме «Приключения итальянцев в России» тоже «сажали» самолёт на это шоссе, только сейчас никто не радуется. Вот так, вразвалку, доковыляли до Внуково, плюхнулись на полосу, запрыгали вразнобой шасси и встали.

Подумал, что также должен чувствовать себя приговорённый к смерти. В повести «Записки приговорённого к смерти» Виктора Гюго герой испытывает страшные муки и всё время держится только надеждой, что отменят приговор. В назначенный день привели на эшафот, положили на плаху. Палач готов, толпа ждёт последнего мгновения, но он верит: вот-вот придут и скажут, что отменяется. У меня, да, кажется, и у других, надежды не было. Приговорили. Отменить некому. И ждать нечего. Кроме смерти.

Вдоль полосы стоит наготове ряд пожарных и санитарных машин. Набежали техники, раскрыли люки, стали ковыряться. Пассажиры сидят с отрешёнными лицами, никто не говорит «повезло». Не обсуждают. Внутри пустота. Как автомат, делаешь, что скажут. Командир корабля объявляет: «Кто желает сдать билет, для вас открыта специальная касса, кто решил лететь дальше, через два часа будет другой самолёт» – речь торопливая, не как прежде, и голос не сразу узнаешь. Он подчеркнул сильным ударением спасительные слова «другой самолёт».

С верой в теорию вероятностей (не в Бога), лечу дальше. Очередь на посадку, показываю соседке, с которой сидели, синяк на руке.

– Я что, синяков не видела?

– Ваш. Помните в самолёте сжали?

– У меня сил таких нет.

Новый самолёт, Ту-134, у него другое расположение двигателей – на хвосте. Оглядываюсь: многие, все или нет, не проверять же, летят опять, даже с детьми. Наш народ ничем не возьмёшь. А Ту-124 сняли с полётов. Не из-за нашего ли случая?

Бармен, наверное, внимательно слушал: «Я бы тоже полетел. Дважды не бывает». «Бывает», – Ира не соглашается с любителем детективов.

Рассказ сотрудника газеты «Гудок», её редакции могло позавидовать любое издательство мира (Ильф и Петров, Булгаков, Паустовский, Олеша…). Дело было в тридцатых годах, самолётов немного и летали нечасто. Сидят за столом, провожают одного на самолёт в Нижний Новгород, тогда это было ещё событие. Проводили, на следующий день, вечером, опять собрались, повод всегда находился. Появляется улетевший, слегка помятый.

– Что случилось?

– Упали.

– И что ты будешь делать?

– Как что? Завтра лечу, не могут же самолёты падать подряд.

– Езжай поездом, надёжнее будет.

Не послушался, утром улетел. Возвращается через два дня, не просто поцарапанный, а перевязанный.

– Что опять случилось?

– Снаряд в одну воронку – дважды.

С тех пор больше не летал. Никогда.

Чистенький рынок в цветах, выделяются своим обилием гигантские шары хризантем разных цветов и оттенков с чуть терпким запахом. С одной стороны, подаёт надежду, а с другой – горьковатый привкус разочарования, предупреждения. Понимай как хочешь. Так и люди бывают красивые со стороны, а познакомишься – горечь. В Греции хризантемы – символ скорби и печали. Понятно, когда люди уходят и цветы осыпаются, то остаётся боль. На востоке, наоборот, хризантемы – символ всего хорошего, но мы-то православные. Сейчас цветы стоят на подоконнике большущим букетом. Запах обалденный, смешанный с морским. Это пахнут не водоросли, а дали за горизонтом, они во все времена притягивали неизведанностью, манили и давали надежду, подобно хризантемам. Как часто она оборачивалась горькой стороной. Но что там на самом деле? Всё равно каждый хочет знать. А горизонт вот он, из окна виден. Теперь нашего окна, наш горизонт.

Незаметно прошёл и день. Мы были заняты друг другом. Вечером волны продолжают шуршать под окном, теперь уже приглашают с собой, как делает осторожный влюблённый, – шёпотом.

Ощущение полной беззаботности. Прошлое осталось где-то далеко-далеко, и нет его. Только мы вдвоём. Время остановилось. Смотрим друг на друга и улыбаемся. Со стороны не всегда видно – улыбка сидит внутри, ей уютно, и с тех пор она там. Удивительное блаженство. Вокруг всё чего-то ждёт и кажется, что вот-вот вместе с нами сделает общий вдох. У закатного солнца удивлённое лицо. Оно чувствует себя лишним и торопится отдать нам последнее тепло. Душа, как цветок, в нём нуждается. Когда души вместе – они раскрываются.

– Ты слышишь музыку?

– Что-то прекрасное.

– Она в душе.

Птица прилетела к нам. Любовался тем, что нравилось, и раньше. Но по-другому. Изменился сам, вместе со мной изменилось всё. Понимаешь вечные истины. Приходит любовь и дарит наслаждение простыми вещами. Мир стал красивым.

Осознаёшь, что такое счастье. В прикосновении и во взгляде, в слове и в молчании, в чистом небе и тёплом море, в чашечке кофе и в каждом цветке хризантемы – его так много, что, кажется, передаётся другим. Бармен приносит, мы не заказывали, в маленьких чашечках кофе покрепче: «За счёт заведения». Постоянные посетители кафе стали удивительно приветливы. Это не привычное дружеское отношение, а заново возникший, общий мир. В нём мы для них источник радости. Мир стал светлым. Не зря в имени Эйрена заключено магическое, высшая сила. Для нас – любовь.

Купаться ездим на мыс, там почище и людей поменьше. Никогда не замечал, что море может быть ласковым. Причина одна – мы вместе. Сегодня штормит, большая волна, даже слишком. Не купаются, и спасатели не допускают. Я, конечно, не утерпел, захотелось и тут похвастаться, сказал Ире: «Посиди» – вспомнил неандертальца, не сплюнуть ли через плечо? Выбрал волну поменьше, когда она стала отходить, бегом, прыжками, вместе с ней, в море. Поднырнул под следующую, потом ещё раз и ещё, немного отплыл. Пытаюсь с гребня помахать, но волна закручивается, нужно успеть опять нырнуть. Мелькнёт верхушка деревьев и пропадёт в буруне. Не поздно ли дошло, что не стоит булькаться и лучше вернуться. Подождал благоприятную волну, с ней удалось приблизиться к самому берегу, но не тут-то было. Она выросла до непозволительных размеров, пришлось улепётывать в глубину, не то закрутит и… привет. В смысле, «привет» могу уже и не сказать. Поторопился и во второй раз мои усилия были плачевнее. Не успел уйти, меня зацепило и протащило немного по дну. В таком море отвлекаться некогда. Единственное: успел увидеть, что на берегу вместе с Ирой за моими попытками выйти следят ещё двое. Повезло на четвёртый или пятый раз, не до счёта, получилось оседлать подходящую, во всех смыслах, волну, доехать до берега и самому выбраться. Двое оказались спасателями, у них наготове тонкий канат с поплавком …Не вязать, надеюсь, меня, а вытаскивать.