Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении обложки использована фотография:

© fcscafeine / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

Жизнь – книга, ты её пишешь сам, задумываясь или не очень, бывает, что и не сам. Некоторые страницы хочется перечитать и улыбнуться. В моей их много, приходится выбирать. Память – удивительная штука, – возвращает к тому, с чего началось самое главное, без чего, как оказалось, и жизни-то настоящей просто не было.

Переехал я в Ленинград заниматься, сейчас сказали бы, IT. Время было бездарное, если честно, в смысле попыток сделать что-нибудь интересное – оно тонуло в общем застое и раздражало. Хотелось на всё плюнуть. Широко расставленная сеть алкогольной инфраструктуры это и предлагает.

Давний приятель, Сергей Купреев, научный руководитель нашего направления в Госкомитете по вычислительной технике и информатике, нашёл выход. Привёз предложение о создании на базе моего отделения Института по технологии программирования в рамках СЭВ. В Ленгорисполкоме задали единственный вопрос: «За чей счёт?» – «СЭВ». – «Отлично. Делайте».

Мой генеральный директор встал на дыбы: «Вас выделят в отдельную городскую структуру. С кем останусь я?» Побежал в Ленинградский обком партии (там было к кому). Не разрешили.

Рассказываю знакомому, директору НИИ. Естественная реакция:

– Да они что?.. Слушай! Нет худа без добра. Мне нужен зам. по науке. Неси документы.

Меньше, чем через неделю, звонит: «Зайди вечером». Его секретарь встаёт: «Вас ждут». На столе Камю, бутерброды с красной икрой украшены зеленью, на тарелочке аккуратно нарезанный лимон.

– В министерстве утвердили, – привычным движением разливает, – просили дослать партийные документы.

– … Не состою.

– Тебе, вроде, по должности положено… без партии у нас никуда… Впрочем, пустяки, – задним числом примем.

– Не хочу быть в партии… даже задним числом.

Смотрит на меня, на приготовленную в расчёте на долгий вечер, закуску. По его лицу заметно: исчезли все запахи, кроме одного – лимона.

– …Жаль. Я не про партию – про институт… Что ж… Тогда – за порядочных людей.

Выпили. Разговор о работе бессмыслен, собираюсь уходить.

– Ты в Академгородке работал. Наверняка должен был попасть на концерт, наделавший столько шума.

– Попасть – точное слово.

Март далёкого уже 1968 года. Новосибирск, Академгородок. Институты, коттеджи для академиков, четырёхэтажные дома с большими окнами для тех, кто попроще. Кто ещё проще, тех посылают подальше, по алфавиту, – на букву Щ, в микрорайон с типовыми пятиэтажками. Дома в лесу. Заботливые ветки тянутся к открытым форточкам и подсаживают белок на кухни. Зимой температура опускается до сорока. Для обнуления погоды принимаем столько же внутрь. Большое объявление «Помогите белкам», внизу приписка – «и мнс» (мнс – младший научный сотрудник).

Молодые лица, на них написано, что занимаются интеллектуальным трудом. Его успех требует свободы. Самиздат, как эта самая свобода, ходил по рукам, бывало, что давали почитать на одну ночь – очередь. В институтском туалете надписи на стене заставляют остановиться, даже если торопишься. Под ними резюме – «мысли умные в клозете – не найдёшь таких в газете».

Фестиваль авторской песни, перед Домом учёных не протолкнуться. Зал сумел вместить больше тысячи человек. Нам с другом Виктором повезло. Сумели сесть в проходе, потом встали, чтобы дать и другим место. Администрация вспомнила про технику безопасности, но выгнать «лишних» не удалось. Достали фигу из кармана и показали – остались все, часть пересела к тем, кто в креслах, на колени.

Бардов выступало много, и песен звучало много, но все ждали Галича. Вышел он на сцену. «Памяти Пастернака», гитара не спешит, речитатив подчёркивает важные слова – это и наш протест. Заявлен со сцены, во всеуслышание. Когда он окончил петь, зал, кроме ряда, где партийные деятели, встал, наступила полная тишина, как пауза у великого актёра. И буря аплодисментов правде и мужеству. Может быть, мы примем стержень его души, и он не позволит нам согнуться.

Это единственное официальное выступление Галича в СССР перед аудиторией. В своей «Книге воспоминаний», во Франции, он напишет «в Академгородке испытал минуту счастья». Мы тоже. Академики не удержались – для них был отдельный концерт, для тех, кто «попроще», – ещё один, ночью, в кинотеатре, не удержались уже сами исполнители песен.

В августе и нам показали… Чехословакию, ввод войск. В институте народ ропщет: конец оттепели, надежда рухнула. Редко кто проходит дистанцию от понимания до активного протеста. В Праге на демонстрацию вышло сто тысяч, Ян Палах сжёг себя на Вацлавской площади, отдали свою жизнь ещё семь человек. На Красную площадь вышли восемь.

Первомай, рядом с Домом учёных трибуна, руководство Академии наук и партийных органов, телекамеры. Напротив, на тротуаре, стоят в несколько рядов зрители. Облаков нет, тепло, из репродукторов гремит торжественная музыка. Движется колонна демонстрантов. Готовимся присоединиться. Назначенные товарищи принимают от администрации портреты членов политбюро на длинных палках. Другие товарищи принимают, уже по своей инициативе, по пятьдесят грамм. На проспекте плакат. Улыбающийся Ленин в кепке смотрит на приготовления, машет ладонью и напутствует: «Верной дорогой идёте товарищи». Снизу аккуратно замазанная приписка, приглядевшись можно разобрать – «но не в ту сторону». Меня, победителя соцсоревнования, заставили нести знамя. Уподобляюсь Власову, держу его в одной руке, возглавляю колонну института. Диктор провозглашает лозунги и безуспешно призывает к крикам «ура». Одним словом, как обычно.

Вдруг перед самой трибуной из толпы выскочили трое юношей, ищут, куда бы вклиниться. Я приостановился, дал место впереди. Ребята растянули транспарант во всю ширину дороги с надписью – «Руки прочь от Чехословакии». На тротуаре захлопали, диктор замолчал, наши сзади кричат: «Молодцы! Мы с вашим лозунгом!» Операторы продолжают снимать, зрители аплодировать. Стали выделяться серые личности в штатском, не знают, видимо, что делать – телекамеры, да и народ не особо даёт пролезть.

Прошли мимо трибуны, я говорю: «Бросайте и бегом в толпу отдельно друг от друга».

Удрали.

Стоим, обсуждаем очевидный вопрос: «Почему не мы?» Лия Ахеджакова рассказывала, что, когда они в Праге вечером пришли в ресторан, ей плюнули в лицо. Это было потом, а сейчас к нам подходят двое, один в форме:

– С вами шли с лозунгом?

– Не с нами – впереди.

– Можно вас?

– Что вы имеете в виду? Когда звонят в отдел и спрашивают «можно Валю?», один сотрудник отвечает: «У нас всех можно» – я ко всем не отношусь.

– Сейчас не до шуток, мы на службе.

Пролетает низко стая голубей, роняет большие «кляксы». Одна попадает на погон рядом со звёздочками, в нужное место.

– Вас уже повысили.

Который в гражданском, похоже старше по чину, смеётся, понимая бесполезность разговора. Младший вытирает пятно платком, сворачивает его и убирает в карман – улика. Молча уходят. И мы молчим. Стыдно… перед собой.

В Ленинграде на работе приходилось задерживаться, и мы с приятелями, чего греха таить, частенько заходили в рюмочные. Тогда, наверное, самое популярное занятие мужского населения. В районе Техноложки, где наш институт, народ туда наведывался разный, но все одинаково приветливы, от профессоров до простых рабочих: пожалуйста, проходите. Говорю своим, что и среди гаишников есть обходительные люди. – С чего ты взял?