– Тем, кто будет его разбрызгивать, врачам, которые будут работать в мусульманских кварталах, нелегко придется после убийства Бонковского-паши, – произнес дамат Нури, желая скорее вернуться к теме, которая волновала его больше всего.

– Я присутствовал на лекциях по органической и неорганической химии, которые Бонковский-паша читал в Военно-медицинской школе. В бытность мою в Ливане он приезжал туда в качестве главного санитарного инспектора. Он был великим ученым. На такого человека руку подняли! Когда будете посещать больных, не уповайте на то, что вы мусульманин, просто берите с собой этого колагасы или еще какую-нибудь охрану.

– Не беспокойтесь, я буду осторожен. Однако если убийца намеревался саботировать карантин, то вам тоже следует быть начеку. Только вот кто же этот злонамеренный человек, которого мы должны бояться?

– Господин губернатор хорошо сделал, что сразу посадил за решетку Рамиза, сводного брата шейха Хамдуллаха. Надо сказать, что губернатор больше всех других шейхов текке опасается трогать именно Хамдуллаха. Потому-то Рамиз и распоясался. Мне кажется, убийца бедного Бонковского рассчитывал, что преступником сочтут Рамиза.

– Но ведь в этом деле есть элемент случайности. Вы же знаете, что Бонковский-паша по собственной воле у всех на глазах улизнул из почтамта. Ни Рамиз, ни кто-либо еще не могли знать об этом заранее.

– Убийца мог увидеть его случайно и быстро сообразить, что вину за преступление возложат на мусульман. Ведь и среди врачей-греков есть такие – хотя, конечно, не у нас на острове, но в других местах, – кто даже не дает себе труда говорить с мусульманами на турецком языке.

– Мусульмане правы, когда жалуются на грубость и высокомерие некоторых врачей-христиан, – осторожно согласился дамат Нури. – Вы сами недавно говорили, что они могут противиться карантину исключительно по причине своего невежества.

– Да, это так и есть. Но хотя карантин им поперек горла, чумы они все же боятся и не прочь, чтобы кто-то заслуживающий доверия надоумил их, как себя вести. И вообще, между неприятием карантинных мер и готовностью к убийству – огромная разница. Бонковский-паша и его помощник доктор Илиас приходили в те кварталы лишь для того, чтобы осмотреть больных и оказать им помощь. С ними не было ни одного солдата, никто не выламывал двери, не применял силу. Бонковский-паша не причинял мусульманам никакого вреда. Зачем же им его убивать? Зачем полагать, что его убил обязательно мусульманин? Я уже сейчас могу сказать вам, к какому результату приведет добросовестное расследование!

– К какому же?

– Имени убийцы я не знаю… Но это жестокий, бессердечный человек, которого не заботит судьба обитателей Мингера, пусть они хоть все пропадут пропадом. Я очень люблю здешний народ и в обиду его не дам.

– А обитатели Мингера и в самом деле, по вашему мнению, отдельный народ?

– Если бы начальник Надзорного управления узнал, что вы задаете такие вопросы, он бы поспешил под каким-нибудь предлогом упечь вас за решетку и устроить вам допрос с пристрастием, – отозвался доктор Никос. – Да, у себя дома некоторые из местных говорят на своем старом языке, но их познаний в нем хватает только для торга на базаре.

Вернувшись в резиденцию губернатора, доктор Нури столкнулся в дверях с колагасы. Тот нес на почтамт письмо, которое только что написала и запечатала Пакизе-султан.

Тем вечером супруги впервые за время совместной жизни поужинали наедине и весьма скромно. Повар губернаторской кухни принес им пирожки и йогурт. И доктору Нури, и Пакизе-султан было не по себе – из-за стесненных условий и опасения, не заразились ли они чумой; крысоловки, расставленные у стен, тоже действовали на нервы. Оба понимали, что безмятежные, тихие дни, наступившие для них после свадьбы, остались позади. Проспект Хамидийе и окрестности гавани до десяти часов вечера кое-как освещались керосиновыми фонарями. Когда же улицы погрузились в темноту, супруги подошли к окну и долго смотрели на таинственный силуэт Арказа, слушая доносившийся с берега легкий плеск волн, шуршание ежей в саду и стрекот цикад.

Ранним утром следующего дня дамат Нури встретился в здании карантинной службы с выпущенным из тюрьмы доктором Илиасом.

– Бонковский-паша был мне ближе отца… – проговорил доктор. – А меня бросили в тюрьму как подозреваемого, будто я мог иметь какое-то отношение к его убийству. Это же тень на моей репутации, как они об этом не подумали?

– Но теперь-то вы на свободе.

– Об этом написали стамбульские газеты. Чтобы оправдаться, я должен немедленно вернуться в Стамбул. Известно ли его величеству о том, что меня удерживают здесь?

Прежде чем поступить в распоряжение Бонковского, доктор Илиас, уроженец Стамбула, был ничем не примечательным терапевтом. Став по стечению обстоятельств помощником главного санитарного инспектора и объездив всю империю, он обрел известность, начал писать для газет статьи о здравоохранении, эпидемиях и гигиене. Ему платили весьма высокое жалованье. Пять лет назад он женился на Деспине, гречанке из довольно богатой стамбульской семьи. По представлению Бонковского Абдул-Хамид наградил его орденом Меджидийе. Жестокое убийство главного санитарного инспектора в одночасье положило конец этой интересной и счастливой жизни.

Дамат Нури мельком подумал, что доктору Илиасу не раз случалось вместе с Бонковским удостаиваться аудиенции у его величества, так что, должно быть, он видел Абдул-Хамида чаще, чем муж его племянницы. (Дамат Нури встречался с султаном всего три раза.)

– Разумеется. Его величество изволил распорядиться, чтобы вы остались на острове и помогли нам пролить свет на это чудовищное злодеяние.

В тот день после полудня доктору Илиасу подбросили анонимную записку, предупреждавшую, что он будет убит следующим.

– Писульку эту состряпали лавочники, не желающие карантина, – заявил губернатор. – Решили воспользоваться удобным случаем, вот и всё. Нисколько в этом не сомневаюсь.

Затем, желая приободрить перепуганного Илиаса-эфенди, Сами-паша распорядился переселить его из ветхого особняка, где по-прежнему жил врач и куда подбросили записку, в гостевой дом при гарнизоне. Там повсюду стояли крысоловки, и оттого риск заразиться выглядел меньше, да и вообще было безопаснее. Возможные убийцы остались далеко.

В тот день дамат Нури и доктор Илиас (а также колагасы и приставленная властями охрана), как и намечалось губернатором, а также главой карантинной службы, отправились в бронированном ландо по больницам. В Арказе их было две: официально еще не открытая, маленькая и плохо оборудованная «Хамидийе», где лечились военные и состоятельные мусульмане, и построенная стараниями греческой общины больница Теодоропулоса. Называлась она так, потому что деньги на строительство дала семья Стратиса Теодоропулоса, уроженца Измира, который в свое время разбогател на торговле мингерским мрамором. В этой больнице было тридцать коек. Как и «Хамидийе», она служила также приютом для бедных, бездомных и немощных. Горожане любили отдохнуть в благоухающем лимоном больничном саду, поскольку оттуда открывался замечательный вид на крепость. С началом эпидемии в больницу Теодоропулоса стали волей-неволей приходить и мусульмане, у которых не было другой возможности показаться врачу.

У дверей доктор Нури увидел толпу встревоженных горожан. Три дня назад, когда число больных чумой начало увеличиваться, посредине самой большой палаты поставили ширму, чтобы отделить их от остальных пациентов. В короткое время часть, предназначенная для зачумленных, стала более многолюдной и теперь оказалась переполнена недавно поступившими больными. Они громко бредили, их рвало, порой кто-нибудь начинал кричать от невыносимой головной боли или биться, словно безумный, в предсмертных судорогах. Все это, конечно, пугало больных по другую сторону ширмы. Что же до бездомных, нищих и стариков, то большинство из них за последнюю неделю разбрелись кто куда. Директор больницы, пожилой доктор Михаилис, рассказал дамату Нури и доктору Илиасу, что между обычными больными, страдающими, скажем, астмой или заболеваниями сердца, и отчаявшимися, обезумевшими от страха зачумленными то и дело вспыхивали стычки из-за коек, в которые втягивались и родственники.