Он каким-то неведомым образом снова оказался у неё за спиной; стоя на коленях, чтобы их лица были на одном уровне, он коснулся носом её уха и, высунув кончик языка, дразняще провёл влажную дорожку по нежной шее до ворота юкаты. Усаги вздрогнула и замерла, боясь выронить заколку с лотосом из рук.

— Бака Мамору, прекрати, — выдохнула она, пытаясь вернуться к прерванному занятию.

— Что ты сделаешь, если не прекращу? — поинтересовался он; обняв Усаги за талию, Мамору положил подбородок ей на плечо и взглянул на её отражение в зеркале.

— Я тогда тебе засуну куда-нибудь этот лотос, — она шутливо ударила его по носу заколкой.

— Ух ты, мне даже интересно, куда, — усмехнулся Мамору.

Шаловливые пальцы, словно играясь и дразня, пробежали ниже, к женскому бедру, обтянутому шёлковой тканью, нырнули под кромку материи, пытаясь пробраться дальше, к самому сокровенному, что было хоть и непросто сделать, но не невыполнимо. Усаги шумно выдохнула и попыталась убрать руку Мамору:

— Мамору, время…

Он ласково прикусил её за мочку уха:

— Тссс, Оданго, расслабься. Просто получай удовольствие. А времени у нас вагон и маленькая тележка.

— Не называй меня тогда Оданго, — прошептала она, подавшись спиной назад и прижимаясь к его груди — ей до безумия нравились эти ощущения крепкого мужского плеча, которое всегда оказывалось рядом, с самой первой их встречи, особенно тогда, когда Усаги так остро в нём нуждалась. Правда, осознала она это далеко не сразу.

— Тебе же это нравится, — не удержался от смешка Мамору.

Пронырливые пальцы всё же смогли добраться до кожи и теперь поглаживали женское бедро, игриво оттягивали резинку нижнего белья. Внизу живота затрепыхали беспокойные бабочки, и Усаги напружинилась, вцепившись в другую руку Мамору, которая всё ещё целомудренно обнимала её за талию.

— Ты решила не надевать дзюбан{?}[Дзюбан (или нагадзюбан) — нижнее кимоно, предназначено для того, чтобы предотвратить соприкосновение кожи с тканью верхнего кимоно; оно избавляет от частой стирки основой части наряда.]? — жаркий шёпот у уха подливал масла в огонь, который постепенно затапливал сознание Усаги; порой она от бессилия злилась, когда эти руки творили с ней что-то неописуемое, доводя до экстаза, но всё это уходило, стоило только Мамору коснуться её своими доводящими до исступления губами.

— В нём жарко, — выдохнула она, поворачиваясь к нему, и потянулась за поцелуем. — Мамору…

— Не сейчас, подожди немного, — шепнул Мамору, ласково касаясь губами её щеки.

Он видел, как румянец медленно проступал на её нежных щеках, поднимаясь на скулы; видел, как она подобно бабочке трепетала в его руках, как сгорала в томительном ожидании, подобно мотыльку в пламени свечи — равно как и он, ещё с тех пор, как объявился на пороге и увидел её в этой крышесносящей юкате, которая Усаги неимоверна шла.

Ладонь легла полностью на ногу и продвинулась дальше, на внутреннюю сторону бедра. Мамору видел, как Усаги прикрыла веки и потянулась к нему, вслепую касаясь губами его шеи. Кожа как будто завибрировала от тихого стона, сорвавшегося с её уст, и желание довести её до пика достигло своего апогея.

— Мамору… Пожалуйста, хватит. Скоро придёт…

Скольжение ладони, её стиснутые бёдра — и табун мурашек по коже. Мамору не выдержал и прикусил нервно бьющуюся жилку на тонкой шее, вызвав очередной полустон-полувздох.

— Мамо…

Она на ощупь переплела их пальцы.

— Никто не придёт, не волнуйся, — прошептал он Усаги на ухо. — У нас есть ещё пару часов.

— Нам… придётся потом долго одеваться, — из последних сил пытаясь удержаться в реальности, проговорила она, поворачивая голову так, чтобы иметь возможность заглянуть в его синие бесстыжие глаза.

— За это не волнуйся, я не планирую тебя сейчас раздевать, как бы мне ни хотелось это сделать.

— Но это… будет нечестн…

Усаги не успела договорить: Мамору резко провёл рукой дальше, упираясь частью ладони в тонкую часть нижнего белья, уже довольно промокшую от его возбуждающих действий, заставив Усаги прикусить губу, чтобы подавить громкий стон. Она ещё сильнее сжала бёдра, то ли пытаясь остановить его, то ли усилить ощущения.

Так хотелось её взять: прямо здесь и сейчас; сдвинуть в сторону чёртову ткань, да так и войти, заполнить собой и заставить кричать его имя. Но мир вокруг них, к сожалению, не был пустым, и к Усаги в самом деле могли зайти, чтобы позвать её помочь с проверкой оформления: кажется, он краем уха слышал об этом. Но отпускать Оданго, не доведя её до пика, не увидеть её удовольствия, как она медленно будет расслабляться в его руках — это было бы верхом безобразия. И пускай сегодня в экстазе утонет только она — Мамору будет счастлив, что только он увидит это; только ему и позволено видеть и творить то, что он делал — сейчас и всегда. А время — оно у них ещё будет.

Полоска ткани мешала, и Мамору с лёгким шлёпающим звуком отодвинул её в сторону, пальцами начиная поглаживать половые губки. Усаги выгнулась в его объятьях, подаваясь навстречу руке: мир словно сходил с ума, но ощущения были болезненно сладкими и затапливали сознание.

Пальцы Мамору творили что-то невообразимое: то мягко поглаживали, то слегка оттягивали, массажируя, лаская, стараясь довести её до конца. Усаги жмурилась, цеплялась за его руку, как тонущий за тростинку, но его губы, целующие шею, и искусные пальцы только подталкивали её к пропасти, которая, казалась, не имела границ. А когда она была почти на пике, Мамору резко вошёл сразу тремя пальцами практически до самого основания, разорвав, наконец, тянущий узел внизу живота. Усаги почти закричала — почти, потому что он мгновенно накрыл её губы сумасшедшим поцелуем, не давая ни малейшему звуку выскользнуть из комнаты.

Когда Усаги более менее пришла в себя после крышесносящего оргазма, Мамору уже успел поправить её юкату, стянуть саму Усаги с пуфа, и теперь ласково укачивал её в своих объятьях.

— Ну вот что мне с тобой делать? — хрипло выдохнула она, протягивая руки и обнимая Мамору.

— Ценить и лелеять, — добродушно усмехнулся он, целуя Усаги в макушку. — Ты же без ума от меня.

— Это кто ещё от кого без ума, — она не могла сдержать улыбки.

Пальцы сами по себе вдруг потянулись к шее; осознание вдруг накрыло с головой. Усаги даже не понадобилось зеркало, чтобы понять, что на коже теперь красовались яркие засосы. Она обессиленно простонала и еле удержалась от того, чтобы стукнуть своего бака по голове.

— Это чтобы я оданго не крутила?

— И это тоже, — не мог не согласиться Мамору. — Но в первую очередь потому, что мне нравится так делать.

— Ненормальный, — Усаги скользнула рукой вниз и без предупреждения сжала его член, заставив Мамору охнуть.

— Кто это тут ещё ненормальный, — сквозь зубы процедил он. — А кто говорил, что скоро кто-то придёт.

— Ну, до церемонии у нас ещё уйма времени, — ехидно пропела Усаги Мамору на ухо, цитируя его же самого; толкнув его в грудь и заставив лечь на пол, она схватилась за его оби. — Так что ещё успеется.

И их безумие, приправленное нотками страсти и горячих поцелуев, продолжилось дальше.

Комментарий к Ю — Юката

Вышла немного неоднозначная и странная часть, но этим она мне и понравилась)

========== Я — Яблоневый сад ==========

Лёгкий ветерок ласково трепал волосы, игриво скакал между верхушками яблонь, шурша листвой и качая ветками, буквально усыпанными плодами насыщенного красного цвета, которые так и притягивали взор. Будь у Мамору краски — он бы точно зарисовал этот невероятной красоты пейзаж. Но, увы, он не был художником, лишь простым ценителем красоты природы, а потому, сделав пару фотографий на телефон, он не спеша прогуливался, любуясь садом, который в самом деле поражал воображение.

Тётушка Мако — Фая Нишимура, родная сестра её покойной матери — любезно позвала в гости племянницу и её подруг провести пару дней каникул у неё в загородном доме, вокруг которого предки Кино возвели свой яблоневый сад. Но автобусы редко туда ходили, а ехать хотелось, и потому девчонки уговорили Мамору отвезти их туда: Мотоки, к сожалению, сломал руку и не мог ни в чём им помочь.