Поздно вечером Мамору медленно возвращался домой, полностью погружённый в нерадостные думы, что не заметил, как пошёл той дорогой, на которой они чаще всего сталкивались с Усаги, что означало, что где-то неподалёку был особняк Цукино. Когда он осознал это, было слишком поздно сворачивать назад, а от одной только мысли об Оданго больно заныло сердце.
Мамору соскучился, пора уже было признать это. И без лучика солнца под именем «Усаги Цукино» он не мог представить своей жизни: попросту не представлял её без Оданго. Без их каждодневных встреч и долгих телефонных разговоров, без её улыбок и обиженных губ, когда он скажет что-нибудь не того… Мамору не хватало Усаги настолько сильно, что он, не выдержав, всё-таки набрал её номер.
Хвала Аматэрасу, она взяла трубку! Не выдержав, Мамору улыбнулся.
— Привет… — поздоровалась она, затаив дыхание.
— Привет… Как дела?
— Относительно, — негромко отозвалась Усаги. — А… ты как сам?
Голос её словно отдавал эхом, как будто фонил сотовый, или она сама стояла неподалёку и говорила с ним, а он слышал её и так, и так.
Мамору остановился и, сунув свободную руку в карман, поглядел на звёздное небо. Оно было таким далёким, что складывалось ощущение, что проваливаешься в него, особенно когда смотришь, задрав голову, и как будто падаешь, падаешь и падаешь туда, в Млечный Путь, а твоё тело становится невесомым и почти-почти прозрачным.
— Мамору? — осторожно позвала Усаги, и её голос снова фонил.
— Я… Не очень, честно говоря, — тяжело произнёс он, отрываясь от созерцания красот природы.
— Ну… я тоже, — смущенно призналась Усаги.
Мамору удивлённо вскинул бровь.
— Неужели?
— Ужели, — вздохнула она. — И не надо говорить, как последняя язва на свете…
Несколько секунд Усаги молчала, стараясь собраться с мыслями. Она вздохнула, негромко и легко, а потом тихо попросила:
— Обернись.
Мамору затаил дыхание, не веря в то, что сейчас могло произойти. Это казалось чем-то нереальным, сродни фантастике или детским сказкам о наивных мечтах. Может, её просьба была лишь плодом его воображения?
— Зачем? — спросил он, нахмурившись.
— Пожалуйста…
Её голос был таким умоляющим, на миг ему показалось, что Усаги снова вот-вот расплачется, однако это было лишь обманчивое первое впечатление. На самом деле она была спокойна и уверена в том, что говорила.
Мамору обернулся.
Усаги стояла в паре метров от него, кротко улыбаясь, и уверенно смотрела прямо в глаза, не отводя взора. Усмехнувшись, Мамору нажал на красную кнопку и, спрятав телефон, в два шага преодолел расстояние между ними.
— Привет, — выдохнул он, не веря своим глазам.
Она и вправду была здесь, сейчас, когда он так сильно нуждался в ней.
— Привет.
Усаги протянула руку и поправила ему примятый воротник рубашки. Её прикосновения были такими нежными и ласковыми, хотелось стоять вот так вот вечно и наслаждаться осторожными поглаживаниями по щеке. Как зачарованный, словно через какую-то пелену тумана, Мамору наблюдал, как Усаги приподнялась на цыпочки и губами мягко прикоснулась к его губам. Это прикосновение было мимолётным, как во сне, реально нереальным.
— Иди домой, поспи, — Усаги застенчиво отвела взор.
Мамору усмехнулся, словно очнулся, и, скользнув рукой по её талии, крепко прижал Усаги к себе. Она удивленно вскинула на него глаза, пытаясь понять, что он задумал.
— Пойду через пять минут, — пояснил ей свои действия Мамору и страстно поцеловал свою Оданго.
Завтра, завтра они обязательно поговорят и прояснят все недомолвки между ними. А пока — он был рад чувствовать её отклик, ощущать нежные, слегка шершавые губы на своих губах, и наслаждаться моментом под открытым звёздным небом, в которое, казалось, сейчас проваливались они оба…
========== И — Источник снов ==========
Голоса оглушали. Витали над головой, проникая в мысли, заставляя поневоле прислушиваться к ним. Сначала она не понимала слов, всё сливалось в один неудержимый поток непонятного, назойливого гула. Но вскоре она стала различать отдельные фразы и даже предложения. Это был японский, родной японский язык, на котором неумело изъяснялись детские тонкие голоса. Кто бы это мог быть?
В нос ударил запах печенья, вкусный и навязчивый, от которого у неё потекли слюнки. Однако неожиданно к нему прибавились неприятные нотки гари, и она широко открыла глаза.
Усаги, вздохнув, наклонилась и вытащила из духовки противень, предусмотрительно не забыв воспользоваться прихватками. Почти всё печенье, которое она так старательно украшала сладкими съедобными бусинами, подгорело и теперь отвратительно воняло на всю кухню.
Чихнув, Усаги с сожалением бросила противень в раковину и хотела подбежать к окну, чтобы поскорее распахнуть его. Вот только что-то мешало ей двигаться быстро, как она привыкла, а потому Усаги пришлось целую минуту идти до своей цели. Она удивилась ноющей боли в суставах и спине, успев, впрочем, подумать, что с утра забыла их помазать специальным гелем.
Это было странно и непривычно, обычно такие мысли никогда не посещали её голову. Однако Усаги решила поразмышлять над этим позже, когда проветрит кухню: дышать тут было уже практически невозможно.
Она убрала с подоконника аккуратный горшочек с красной розой и потянулась к створкам, чтобы наконец впустить в дом свежий воздух, но не удержала удивлённого вскрика, когда её взор упал на собственные руки.
Это были не молодые нежные, слегка шершавые от ветра, руки четырнадцатилетней девушки, которой она была ещё вчера. Такие же тонкие, но сухие, слегка узловатые от расширенных вен, немного дрожащие, когда она отрешённо разглядывала испещренные сеткой морщин ладони. Это были руки старухи, испуганной и сейчас затравленно смотрящей на собственные пальцы.
Усаги забыла про удушающий дым. Она только и могла делать, как сквозь пелену слёз разглядывать морщинистые руки и задаваться одним единственным вопросом: как так вышло?
Со стороны двери кто-то окликнул её. Задрожав, Усаги замотала головой и всхлипнула, когда краем глаза увидела мелькнувшие поседевшие волосы. Она в самом деле стала старой! Усаги закрыла глаза ладонями и не откликалась на зов.
Некто быстрым, шаркающим шагом пересёк кухню и, слегка отодвинув Усаги в сторону, раскрыл окно. Порыв ветра ворвался в дом с тихим свистом, унося неприятный запах прочь. Дышать стало легче, но Усаги ощущала спирающие грудь рыдания и всё равно чувствовала себя паршиво.
— Усако?
Она замерла, не в силах поверить услышанному. Этот голос был ей знаком, как свой собственный. Да, он тоже изменился, стал надтреснутым и — стоит взглянуть правде в глаза — тоже старческим, однако не утратил сильных волевых ноток; но вместе с тем нотки заботы и обеспокоенности проскальзывали в нём. И вот это — было удивительным. Обычно он никогда так не говорил с ней. Как и не использовал это странное, нежное прозвище.
— Ты в порядке? — упорствовал он, даже обнял её за плечи. — Усако, не молчи, прошу!
Тяжело вздохнув, Усаги отняла подрагивающие ладони от лица и посмотрела на Мамору. Это и вправду оказался он, только вот тоже был стариком, с белыми волосами, сеткой морщин в уголках глаз; на макушке у него блестели очки, а чёрная фланелевая рубашка застегнута на все пуговицы. Летом он всегда мёрз, подумала она, нужно поскорее довязать ему тот свитер из ангорской шерсти.
Мысли были странными, путались, Усаги не понимала происходящего и с удивлением отметила, как вдруг подалась вперёд и крепко обняла Мамору.
— Я опять сожгла печенье, — пожаловалась она дрожащим старческим голосом, и удивилась собственным словам: уж что-что, а этого Усаги говорить не планировала. — Задумалась о чём-то — и опять провал. Лее придётся сказать, что её бабушка та ещё склеротичка, — грустно добавила она.
— Ну-ну, — Мамору ласково погладил её голове, от чего у Усаги сердце пропустило пару ударов. — Давай посмотрим, может, всё-таки не так всё плохо. К тому же Лея ещё спит.
