При этих словах в глазах ее заблестели слезы и ее лицо склонилось к плечу мужа.

– Не плачь, дорогая Анна! – утешал ее муж. – Неужели я для тебя не дороже сына?

И Анна с большим усилием постаралась побороть в себе скорбь о потерянном любимце…

День склонился к вечеру, приближались прохладные сумерки. Геннисаретское озеро блестело тысячами разноцветных красок. В ясных водах озера как в зеркале отражалось вечернее небо; на дальнем берегу его виднелись деревья, сквозь густую листву которых в разных местах точно искорки пробивались огни отдаленной деревни. Всевозможных видов судá оживляли озеро. В то время как некоторые из них с белыми и пестрыми парусáми покачивались в некотором расстоянии от берега и, казалось, ожидали самого легкого ветерка, чтобы немедленно пуститься в путь, другие под быстрыми взмахами весел легко скользили у самого берега.

Над озером разносились приятные звуки знакомой народной песни, и было ясно слышно, как перекрикивались между собой рыбаки, готовившиеся отплыть на ночную ловлю.

Прекрасен вид Геннисаретского озера, когда в его тихих волнах отражается миллионами искр ласкающее взор чудное, нежное небо с мириадами звезд.

Раскинувшийся по берегу озера Капернаум казался восхитительнейшим уголком земного шара. Его положение у самого берега огромного озера немало облегчало торговые сношения капернаумских горожан с окрестными городами.

Ближайшее к озеру место занимали обширные склады товаров и верфи с целыми грудами канатов. Дальше шел сам город Капернаум со своей синагогой, выстроенной из белого и розового мрамора, с широкими площадями и улицами, простиравшимися до самого подножия высокой горной цепи, которая в виде полукруга уступами окружала все озеро.

Одинокий рыбак привязывал свою лодку в бухте, отстоявшей от города в четверти часа ходьбы. Он привык уже к красивым видам своего города. Прелестная вечерняя заря, постепенно уступавшая место сумеркам, нисколько не трогала его. Он думал только о том, как бы только поскорее утолить свой голод.

Наклонившись к лодке, рыбак быстро привязал ее, вынул сеть, вытащил из нее несколько красивых рыб и насадил их на сорванный с ближнего дерева гибкий прут.

Когда он шел домой с сетью на плечах и рыбой в руках, он производил впечатление юноши лет 19-20, довольно крепкого сложения; красивое лицо его сильно загорело и обветрилось, из-под густых темных бровей смотрели выразительные глаза. Черные как смоль кудрявые волосы, орлиный нос и тонко очерченные губы дополняли его портрет. Он был одет в одежду из белого грубого полотна без рукавов, которая доходила до колен и в талии охватывалась поясом из красной материи. Около пояса висел простой небольшой мешок, заменявший карман.

Через десять минут быстрой ходьбы юноша достиг внешней городской стены, как раз в то время, когда стражи уже собирались запирать ворота, и, когда он быстро проходил в ворота, один из сторожей крикнул ему вслед:

– Эй, малый, ты сегодня чуть не остался за воротами!

– Ну, мне это нипочем, – ответил юноша. – Мне уже приходилось, и очень часто, ночевать на озере. Да и почему ты думаешь, что я не могу проникнуть в город другим путем, не через ворота?

Сторож сделал вид, что хочет его схватить, но юноша со смехом увернулся от него и убежал.

– Ты знаешь этого малого? – спросил сторож своего товарища, громко смеявшегося над его неудачной попыткой.

– Разумеется, знаю, – ответил тот. – Его зовут Титом, и живет он со своим отцом Думахом в рыбном рынке. Они выдают себя за рыбаков.

При этих словах он замолчал и пожал плечами.

– А что ты о них думаешь? – равнодушно спросил другой.

Но привратник сделал вид, что не слышал последнего вопроса, и с особенным шумом стал запирать ворота.

А юноша уже в это время шел по узким улицам города по направлению к своему дому. Через несколько минут он вышел на широкую вымощенную площадь. Здесь стояло множество маленьких лавочек, и при свете факелов можно было понять, что это рынок. У одной из этих лавочек он остановился и начал рассматривать товары, разложенные в небольших коробках.

Здесь были медовые пирожки, сушеные смоковки, вишневые ягоды, финики, маленькие кружки сыра из козьего молока и различные лакомства, вроде орехов и всякого рода свежих овощей.

Хорошенько рассудив, Тит выбрал себе пару заманчивых с виду пирожков, попросил услужливого торговца завернуть их и, заплатив ему несколько медных монет, положил сверток в свою поясную сумку.

Выбравшись с рыночной площади, он вскоре исчез в одной из маленьких узких улиц, что находились во внутренней части города. Здесь были высокие дома, тесно примыкавшие один к другому. Юноша остановился у едва заметной в стене двери, осторожно оглянулся вокруг и вошел вовнутрь, тщательно затворив за собой дверь.

– Это ты, мать? – спросил чей-то слабый голос.

– Нет, Стефан, это я, Тит. А где же мать?

– Не знаю, – угрюмо ответил тот же голос. – Она пошла к колодцу за водою, да и вот все еще ее нет, а я почти отощал от голода и жажды. Не можешь ли ты, Тит, по крайней мере, вывести меня во двор?

– Конечно, – ответил Тит. – Сейчас я тебя напою

Сбросив на землю сети, рыбу, он выбежал на двор, ярко освещенный лунным сиянием. На одной стороне двора было заметно какое-то темное отверстие, завешенное кожею. Тит, согнувшись, пролез в отверстие и через несколько минут снова появился с мехом воды в руках.

– Смотри, Стефан, что за луна, как она ярко сегодня светит! А вот тебе и вода, хоть и не такая свежая, какую могла бы принести тебе мать!

С этими словами Тит налил в кубок воды из большого кожаного меха и подал его Стефану.

Стефан был калека, и без чужой помощи ему очень трудно было двигаться. На его красивом бледном лице лежала печать тяжелых страданий.

– Вода действительно нехорошая, она имеет дурной вкус, – промолвил бедный больной мальчик, – но все-таки она освежила мне язык и горло. Я рад, Тит, что ты вернулся: теперь, по крайней мере, я могу пойти на кровлю. Сегодня был слишком томительный и знойный день, и спина моя страшно болит.

В то время как больной говорил это слабым и жалобным голосом, Тит развел небольшой огонь и подвесил над ним на тонком пруте рыбу. Вскоре рыба начала поджариваться и приятный запах распространился на дворе.

– Вот я сейчас обрадую Стефана, – заметил Тит, готовя простую трапезу, и обратился к несчастному:

– Для тебя в моем мешке найдется кое-что хорошенькое.

Глаза Стефана, устремленные на весело пылавший огонек, заблестели.

– А что, я могу своими гостинцами поделиться и с Гого? – спросил он после непродолжительного молчания.

– Могу тебе сказать, что Гого примет это с благодарностью, – с улыбкой ответил Тит. – Я велел доброму продавцу Юстину завернуть пирожок и на его долю. Только ты не вздумай отдать Гого все, слышишь?

– Да, конечно, я и сам буду есть, – отвечал довольный Стефан. – Но если бы ты, Тит, знал, как мне приятно делиться чем-нибудь с мальчиком! Он мне дороже всех лакомств, какие только есть в лавке Юстина. Вот я слышу, кажется, его голос!

С этими словами больной приподнялся на локтях и стал напряженно прислушиваться. Тит на мгновение прервал свое занятие и точно так же начал прислушиваться к звукам соседнего дома, откуда доносился веселый смех и радостный лепет ребенка.

– Да, да, это он – маленький плутишка! – сказал Тит. – Да он теперь уже совсем удалец!