– Да, теперь-то ты превосходно умеешь обходиться с лодкой, – не без некоторого самодовольства сказал Тит, – но возьми во внимание, что ты еще ни разу не испытал бури, а она иногда разражается так внезапно и с такой силой, что таким «опытным» рыбакам, как ты, не трудно и ко дну пойти! Ты не вздумай отправиться на озеро, когда ветер дует не с той стороны, с которой я тебе указывал. Еще больше остерегайся выходить ночью, даже если в лодке вместе с тобой будет кто-нибудь еще. Самое лучшее время для тебя – рассвет.

– Учитель и ученики Его тоже пойдут в Иерусалим. И многие другие с Ним, – проговорил Стефан через несколько минут и затем добавил:

– Ты помнишь, конечно, Вениамина, который был расслабленным и которого Учитель исцелил. Так вот, два дня назад я встретил его, когда он выходил из синагоги. Он узнал меня и стал настойчиво упрашивать, чтобы я шел с ним домой. Он хотел научить меня читать по-еврейски, чтобы я не был язычником и мог сам читать Священное Писание. С этой целью он вручил мне пергаментный свиток, который он сам изучал, когда был таких же лет, как я. Он читал его, лежа на одре своей болезни, будучи не в состоянии даже пошевелиться. Он научил меня читать один псалом. Хочешь послушать?

Тит кивнул головой в знак согласия, и Стефан громко и отчетливо начал: «Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня. Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена. Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей, и я пребуду в доме Господнем многие дни!»3.

– Не правда ли, какой чудесный псалом? – спросил Стефан. – И у них много таких, и я их все выучу наизусть. Вениамин говорит, что нужно также изучать Закон, но он мне не так нравится, слишком уж много там запрещений, все их не запомнишь.

– А ведь ты, пожалуй, чистейшим фарисеем станешь, – заметил Тит не без горести, – и я вижу, что ты уже пришил к своему платью широкие кисти и на лбу стал носить повязку, как фарисей.

– Да нет же! – скромно возразил Стефан. – Я во всем хочу подражать Учителю, и я уверен, что Он не фарисей!

– Знаешь что, Стефан, – проговорил Тит после небольшой паузы, во время которой они спускали в воду свою сеть, – псалом, который ты мне прочел сейчас, показался мне чрезвычайно знакомым, как будто я слышал его уже бесчисленное множество раз и затем снова забыл. Мне иногда еще кажется, что когда-то, будто во сне, я видел и чей-то дом, подобный дому Иаира…

– Просто ты так часто слышал рассказы матери о богатом доме, где она жила в молодости, вот тебе и кажется, что ты сам когда-то все это видел, – заметил Стефан.

– Ну, а псалом-то как же мог быть мне известен? – спросил Тит. – Разве мать пела так его когда-нибудь…

И он начал медленно, размеренным речитативом петь псалом. После нескольких строк он прервал псалом восклицанием: «Забыл немного!»… и погрузился в глубокое молчание, несмотря даже на то, что Стефан продолжал еще без умолку говорить, не обращая внимания на своего рассеянного слушателя.

Утро только началось, на небе не успели еще погаснуть ночные звезды, а на обширном дворе дома Иаира уже наблюдалось большое оживление: слуги то и дело сновали взад и вперед с громкими криками, погонщики выводили мулов и нагружали их узлами и коробами, целыми грудами лежавшими на гладко вымощенном подъезде. Посредине двора стоял Бенони, совершенно спокойно и с некоторым достоинством дававший слугам свои распоряжения и выговоры. Когда вьючные животные были нагружены и выведены за ворота на улицу, Бенони приказал оседлать лошадь и вывести мулов для самого хозяина и его семейства.

– Время-то проходит незаметно, – говорил он слугам, – живее, живее, дети! До полудня мы должны сделать целый переход!

Вскоре был выведен из конюшни великолепный арабский скакун. По его большим темным глазам, маленькой голове и стройным, тонко очерченным членам сразу же можно было догадаться о его благородном происхождении. За лошадью погонщики вели несколько крупных, гладко вычищенных скребницами мулов, увешанных всевозможными украшениями. После этого Бенони отправился в дом сообщить хозяину, что все готово к отъезду, и вскоре вышел в сопровождении самого Иаира, супруги его, благородной Сарры, маленькой Руфи и нескольких служанок, несших различные ковры и покрывала.

– Я так рада, что мы наконец едем! – воскликнула маленькая Руфь. – Ах, вот и моя милая старая Бека!

И с этими словами девочка ласково потрепала белую как снег морду своего любимого мула, стоявшего несколько в стороне от других.

– Ну постой же, душенька, – ласково остановила ее мать, – пусть Бенони подсадит тебя в седло.

Но в это время Тит ловко поднял девочку и усадил ее на спокойное животное.

– Смотри, мама, Тит умеет сажать даже на седло, – радостно говорила Руфь. – Я рада, что ты поведешь мою Беку, – продолжала она, гладя ручкой лоснящуюся шею животного, – мы будем с тобой дорóгой разговаривать, по крайней мере. А то в последнюю поездку мою Беку вел старик Аза и, сколько я с ним ни пробовала говорить, он ни одного моего слова не понял, потому что он глухой.

Тит улыбнулся и ничего не сказал.

Сказать поистине, он чувствовал себя смущенным в присутствии этой девочки, которая своими проницательными темно-карими глазами, золотистыми вьющимися волосами походила на существо какого-то другого мира.

Наконец, все было готово и караван медленно двинулся в путь. Бенони облегченно вздохнул, отер с лица пот и, сказавши еще несколько слов своему помощнику, который в его отсутствие должен был смотреть за домом и оставшимися слугами, вскочил на лошадь и галопом присоединился к остальным всадникам.

Руфь рядом с Мариссой ехала за своей матерью. Впереди них ехал Иаир с толпой вооруженных слуг, а за ними тянулись погонщики с различными навьюченными животными, нагруженными разными дорогими подарками к празднику, дорожными палатками, провизией и вообще всем, что было необходимо для путешествия.

Как ни было еще рано, город кипел уже полною жизнью, и караван, пробираясь по улицам, естественно обращал на себя внимание каждого встречного.

Супруга Иаира плотнее закуталась в вуаль и приказала Руфи сделать то же самое. Девочка обвела вокруг своими блестящими глазками и с видимым неудовольствием исполнила приказание матери.

К своему изумлению, Тит на углу одной из улиц увидел внезапно Стефана, который вместе с другими стоял с сетями на плечах и смотрел на проходивший караван. Увидев Тита, он даже покраснел от волнения и, подняв кверху пойманную рыбу с очевидным намерением показать ее Титу, крикнул ему вслед:

– Прощай, Тит! Да хранят тебя боги!

– Кто этот юноша? – с любопытством спросила Руфь. – И почему он говорит «да хранят тебя боги», как будто их существует несколько?

– Это мой брат Стефан, – ответил Тит, – а говорит, что боги… это потому, что с малолетства привык к таким выражениям. Ведь мы родом греки.

– Полно, Тит, – возразила девочка, – я много видела греков, и ты совсем не похож на них; у тебя черты чистокровного еврея, и ты напоминаешь мне чье-то знакомое лицо, но вот чье только, не могу вспомнить сейчас. Расскажи мне что-нибудь о своем брате, ты его, кажется, назвал Стефаном?

– О, я могу рассказать о нем нечто чрезвычайное. Ведь он был у нас калекой и не мог владеть ни одним членом своего тела, пока не исцелил его Иисус, Великий Чудотворец! Теперь он, как видишь, так же здоров и крепок, как и другие юноши, хотя он до сих пор еще сохранил детское, нежное выражение лица. Мне, по крайней мере, так кажется, – прибавил Тит скромно.