Всё готовили почти месяц, а потом сыграли этот спектакль для анонимного зрителя, одновременно заказав на могилу старого учёного достойную ограду. Заляпанные памятники служитель вымоет сразу, не дожидаясь возможных ищеек, иначе ему любой прохожий втык даст: могилки-то почти на главной аллее. Конечно, не очень хорошо падать на могилы, но Лёшка знал: родители и брат простят его. Когда всё закончится, он придёт туда уже без грима. Придёт как сын.

Теперь Лёшке предстоял ещё один спектакль, не такой оригинальный, но не менее сложный. Требовалось побывать у бабушки Лены и выяснить, знает ли она что-нибудь о внучке. Сложность заключалась в том, что напрямую спрашивать было нельзя, вообще о девушке не упоминать, лишь умело направить разговор в нужную сторону. К тому же сам Лёшка с женщиной говорить не мог – его актёрские таланты ограничивались умением не показывать эмоции и играть пьяного, – а Мишка в этом деле только помешал бы, ведь два молодых парня, почему-то пришедшие к незнакомой женщине, обязательно привлекут внимание.

Помогли коллеги из Дебрянска; они собрали предварительную информацию, разработали сценарий и подготовили грим. На время Лёшка стал белокожим, конопатым и рыжим парнем в старомодных очках от астигматизма; искажение от них компенсировали контактные линзы, одновременно менявшие цвет глаз с желтовато-серых на голубые. От линз немного болели голова и глаза, но потерпеть вполне можно. Парень выступал в роли студента журфака, сопровождавшего своего старшего коллегу – интеллигентного мужчину в возрасте, собирающего сведения по истории детской библиотеки, в которую ходили сначала его родители, а потом и он сам. Теперь он, вспомнив и рассказы родителей, и своё детство, захотел встретиться с почётным работником культуры, бывшей заведующей детской библиотекой Ниной Ивановной, которая, может быть, ещё помнит мелкого пацанёнка в вечно продранной на плече футболке с переливчатой голограммой кораблика на животе. Обмана в этом не было никакого: сотрудник конторы на самом деле в детстве бегал в ту библиотеку и до сих пор отлично помнил очень добрую и терпеливую женщину с узким бледным лицом и короткими тёмными волосами. Вести разговор должен был именно он, а потом опубликовать в местной газете статью. Лёшке требовалось только сидеть, при необходимости подсказывая взглядом, на что обратить внимание.

Дверь им открыла невысокая сухонькая женщина – бабушкой её назвать не получалось – со светлой добротой и грустью в глазах.

– Здравствуйте, Нина Ивановна, я звонил вам. – Мужчина вежливо наклонил голову. – Это мой племянник.

– Добрый день. Проходите, Васенька. – Женщина радостно улыбнулась.

– Вы меня помните?

– Конечно! Вы с тех пор совсем не изменились, только повыше стали, а глаза те же. Заходите, молодой человек, не стесняйтесь. Вот вешалка. Тапочек нет, простите. Сама в носках хожу, от обуви ноги болят. Проходите в зал, сейчас чай подам.

Лёшка подорвался было помочь, она отмахнулась:

– У меня столик сервировочный, ничего носить не нужно. Идите в комнату.

В просторной темноватой комнате, изначально, видимо, предназначавшейся под гостиную, но превращённой в библиотеку, пахло сухими травами, книгами и чуть-чуть – валерьянкой. На старом, накрытом искусственным мехом диване сидел обтрёпанный плюшевый серо-белый кот, на пузе которого ещё виднелись выцветшие, сделанные детской рукой печатные буквы: «Мяв». Лёшка заставил себя улыбаться.

– Садитесь, садитесь. – Хозяйка вкатила хромированный столик. – Молодой человек, садитесь на диван. Кота можете пока на кресло положить.

– Можно я его подержу? – хрипло выдавил Лёшка, ловя на себе возмущённый взгляд напарника: говорить парню нельзя, могут вычислить по голосу.

– Берите. – Женщина улыбнулась и с лёгкой грустью объяснила: – Это внучкин. У вас, наверное, тоже такие игрушки в детстве были? Но мальчики редко их сохраняют, а вот Леночка… Простите. Так о чём вы хотели со мной поговорить?

Следующий час гость расспрашивал Нину Ивановну о работе, о библиотеке и детях, которые в неё ходили, и теперешней жизни женщины. Она рассказывала, спокойно и немного грустно. Работу, пусть и тяжёлую и не очень хорошо оплачиваемую, Нина Ивановна любила, ведь в ней были книги, детский смех, игры и главное чудо – видеть, как в глазах ребёнка зажигается искра познания, радости, открытости миру. Дети вырастали, приводили уже своих детей, а то и внуков. Бумажная книга, живая, настоящая, притягивала людей намного больше, чем все электронные приспособления для чтения. Нина Ивановна думала, что проработает в библиотеке всю жизнь, но всё сложилось иначе.

Тогда к ней пришли дочь с мужем и внучкой и свёкр со свекровью. Нина Ивановна незадолго до этого овдовела, и у неё оставались две радости – работа и внучка Леночка. Девочка в тот вечер раскапризничалась, у неё поднялась температура. Родители оставили дочку у бабушки: им с утра на работу, а у неё в понедельник выходной. Больше Нина Ивановна их не видела, ни живыми, ни мёртвыми. Ночью в их доме начался пожар, несколько квартир выгорели полностью, погибли семь человек, в том числе её дочь, зять и свёкры – они жили на одном этаже. Пожар был такой, что опознать тела было невозможно, родных даже в морг не вызывали. Лена осталась сиротой, и Нина Ивановна не задумываясь ушла с работы. Пенсии и пособия внучки хватало, а девочка была для неё дороже всего, даже дороже вот этой библиотеки, которую когда-то начал собирать ещё дед Нины Ивановны, да и она сама заметно её увеличила, в основном списанными из городских библиотек и любовно восстановленными книгами. Библиотека ценна, только когда она нужна людям, иначе это просто гора бумаги. Леночка любила эту библиотеку.

– Ваша внучка, наверное, уже институт заканчивает? – осторожно поинтересовался гость.

– Нет. Поступала в медицинский, но не прошла по конкурсу, а льготой пользоваться не захотела. Выучилась на массажиста, потом уехала в Смоленск – там вроде подготовительные курсы хорошие были. Но потом… – Женщина ненадолго замолчала, задумчиво сгребая сухой ладонью крошки бисквита. – Она нашла какую-то странную работу, сказала по телефону, что всё честно, договор официальный, но пока ни приехать, ни позвонить не сможет, только деньги пересылать будет. Четвёртый год уже молчит. Деньги посылает, правда в последний год меньше, чем раньше. Может, у неё семья появилась – я не знаю. За всё время всего одна записка и была. Соседи видели, как её в ящик какой-то высокий старик кидал. Лена написала, что у неё всё в порядке, хотя работа непростая. Но ничего плохого она не делает, а больным детям помогает и оставить их не может. И что пока мне приходят деньги – с ней всё хорошо. Вот мы с Мявом и ждём от неё хотя бы такой весточки. Да, Мяв? Понравилось ему у вас на руках, молодой человек. Любите игрушки?

Лёшка кивнул.

– Ну и хорошо. Молодые люди почему-то стесняются этого. Вам ещё чаю налить?

– Нет, благодарю. – Её собеседник встал. – Спасибо вам, Нина Ивановна, за всё спасибо. И не волнуйтесь, объявится Лена! У такого хорошего человека, как вы, и внучка наверняка замечательная!

Лёшка встал вслед за напарником, осторожно посадил на диван мягкого, пахшего знакомым теплом Мява и вышел в прихожую. Второй раз в жизни он пришёл в настоящий дом, наполненный теплом и любовью людей. И снова должен уйти. Но теперь он знал, зачем: не мстить за себя и отца, а вернуть сюда, в этот тёплый уют, Лену. Если она жива.

– Она точно жива! – Мишка дожидался его в гостевой комнате местного филиала конторы.

– Почему? – Лёшка сидел, уставившись в одну точку на стене. На душе было паршиво, накатывала серость одиночества, и даже поддержка друга не помогала.

– Опять плохо, да? – Мишка сел рядом. – Может, поспишь? Дам снотворное.

– Нет! Почему ты думаешь, что она жива?

– Суди сам. Договор заключён официально, как с массажистом, мы проверяли. В нём есть пункт, что половина зарплаты перечисляется её бабушке. Если бы Лена умерла, деньги бы не платили.