Влад уходит, чтобы приготовить нормальный кофе, от которого не выворачивает внутренности и не звенит в голове, возвращается с другой кружкой, с печеньем и еще какой-то мелочью. Глаза закрываются, но он за спиной незаметно крутит запястьями, выплетая пару заклинаний. С душераздирающим скрипом подтаскивает стул, заставляет Яна подвинуться.

Он даже не спрашивает, когда Ян последний раз ел: бесполезно, только снова мучить сорванное, словно разодранное изнутри горло.

— Через неделю экзамен, — тихо говорит Ян, маленькими глотками отпивая теплый кофе с сахаром. — А я нихуя не знаю. — Влад странно смотрит на него: обычно Ян не ругается, на выражения самого Войцека страшно кривится. — Я не сдам, понимаешь?.. Вообще ничего. Они меня ненавидят… — устало шепчет он, имея в виду, очевидно, преподавателей. — Да и вообще всех. Ты… Тебе спать не надо?

Он вцепляется в кружку, словно боится, что Влад передумает и отнимет у него кофе.

— Посижу тут, ничего не случится. У меня вот отношения с историей всегда натянутые были. Натягивала скорее она меня…

Ян невнятно усмехается в кружку.

— Как тебя в Великие инквизиторы взяли, я понять не могу, ты же ненормальный…

— Я хороший человек, — картинно обижается Влад. — Работаю, раскрываемость повышаю, о детях забочусь…

— О каких?

— О тебе, идиот.

Ян скалится, показывает зубы. Заботиться о нем — все равно, что руку в клетку с дикой кошкой совать, но Влад никогда зверей не боялся.

Ян упрямо делает все, чтобы не считали, будто он метит на диплом с отличием только лишь потому, что приходится не пойми кем Великому инквизитору. Он обычно молчит, но Влад знает, что дети всегда были злые — да и люди вообще; ему и думать не хочется, чего Ян наслушался от сокурсников, что так бешено, со звериным остервенением вгрызается в учебники, зубрит, учит наизусть, его ночью разбуди — все ответит, да только вот не спит он по нескольку ночей.

Господи, почему он не мог стать полицейским, журналистом, кем угодно, только не в их адскую бездну, она его выжрет и косточки в пыль перемолет.

— Что тут у тебя?.. — устало вздыхает Влад, тянется к ближайшей книге. — Грюнвальд? Это там, где мы дали тевтонцам невъебенной пизды? Еще про мечи интересно было…

У них обоих еще остаются невычерпанные силы, и их хватает на усталую, выжженную улыбку. Ян тихо смеется, роняя голову на спинку офисного стула, и Влад ожидаемо видит в его глазах слезы. Он говорит что-то, говорит, забалтывает, чувствуя, что Яна клонит в сон, рассказывает и про гуситов, вставляя отчего-то цитаты из книги Екклесиаста, про религиозные войны в Чехии, и про Прагу что-то, уже из своего, смутного; когда живешь в городе так долго, невольно впитываешь его легенды и истории. В какой-то момент увлекается, чувствует, что его уже несет. Влад никогда не любил историю такой, какой ее Ян понимает, ненавидел заучивать даты и схемы сражений, для него этот предмет всегда был сборником занятных фактов и преданий, которые он вываливает на внимательно слушающего его Яна.

На часах четыре утра, за окном расцветают рассветные всполохи, когда Ян наконец засыпает, убаюканный его голосом.

========== смерть есть свобода, даруемая вечностью ==========

Комментарий к смерть есть свобода, даруемая вечностью

продолжение: https://ficbook.net/readfic/5182305/14291733#part_content

Ян мертв, Влад сходит с ума

Влад понимает, что сходит с ума, когда становится уже совсем поздно. Когда он начинает видеть то, чего нет, когда излишне долго смотрит на лежащий перед ним револьвер, когда представляет, насколько это больно — пуля, впивающаяся не в калечное больное сердце, а в мозг. Ломающая кость вдребезги, обрывающая последние мысли, превращающая висок в кровавое отвратительное месиво.

Он хочет нажать на спусковой крючок, потому что не верит в свет в конце. Ему нужна та чернильная насыщенная темнота, что забьет все чувства и воспоминания. Холодный ствол упирается в висок, тикают настенные часы, идущие наоборот.

Ян кладет руку ему на запястье, словно считает пульс, слишком зашкаливающий и бешеный, проваливающийся, обрывающийся на мгновения. Тонкие пальцы проходят сквозь рисунок синих вен на мертвенно-бледной коже. Влад молится — впервые в жизни искренне молится, — чтобы по руке прокатился дикий, почти выжигающий холод.

Ничего не происходит. Яна нет.

Он стоит напротив, улыбается, беззвучно шепчет что-то, только вот Влад не умеет читать по губам. Не может понять, только чувствует, что там что-то очень важное. Ян говорит, а он не слышит. Есть в этом какая-то ирония — инквизитор ведь слушал всегда каждую его безумную идею. Это-то его и сгубило.

Войцек кусает губы, чтобы отрезвиться вкусом крови; на столе стоит пустая бутылка какой-то дешевой дряни, которую он купил полчаса назад в тесном душном магазинчике через улицу, губы горчат от самого крепкого табака — пачка нашлась в гостиной. Там Влад уже несколько месяцев ничего не трогает, словно ждет, что инквизитор, уставший после ночного дежурства и промокший под унылым питерским дождем, завалится домой, сонно на него ворча.

Инквизитор шепчет что-то и исчезает. Медленно пропадает, растворяется.

Влад со стула падает на колени.

На следующее утро Кара спрашивает у него, что случилось, Ройс спрашивает, почему от него так несет сигаретами Яна, Ишим тоже спрашивает что-то своим приторно-вежливым голоском; впервые в жизни и смерти Владу хочется убить всех сразу, хочется свернуть тонкую шейку демоницы, прострелить стальное сердце командора и втоптать в землю тщедушную тушку беса тяжелыми ботинками, армированными сталью. Влад скрипит зубами и не говорит ничего, Владу каждый день во сне является мертвый Ян, смотрит прозрачно-синими глазами, чуть улыбается. Как обычно, худой, будто скелет, по-мальчишечьи ломкий, встрепанный, словно после долгого трудного дня.

С развороченной какой-то случайной Тенью грудной клеткой. Влад видит белые ребра, чуть искривленные старыми переломами, видит кровь, мясо, обломки кости в алой плоти, темное мертвое сердце в застывшем без дыхания теле. Видит и не может отвести взгляд.

— Vil mere, — воет Влад. — Прости меня, прости, я не хотел, чтобы ты умирал, я не хотел, я готов был сам сдохнуть, только не так, только не уходи…

Скулеж пережимает глотку, он сам понимает, как жалко выглядит, мысль эта болезненно бьет в висок, но с недавних пор ему не перед кем разыгрывать грандиозный спектакль и имитировать жизнь. Ян смотрит мертвыми глазами, как Влад пытается цепляться за его окровавленную рубашку.

И ничего никогда не говорит, как Влад ни умоляет о прощении.

— Я не сумасшедший! — орет Влад во весь голос Каре в лицо. — Я не сумасшедший, я в здравом уме!

Краем глаза он ловит свое отражение в большом зеркале, висящем у командора в кабинете. Дикий взгляд, растрепанные волосы, темные тени, залегшие под глазами. Он знает, что сходит с ума, видит инквизитора, навсегда ушедшего в небытие, чувствует запах его сигарет, намертво впитывающийся в его одежду, и совсем забывает, что курит их сам. Влад оборачивается на каждый шорох, жадно вглядываясь в поисках знакомой фигуры. Срывается, рычит на всех, как голодный брошенный пес, орет соседям сверху: «Ебитесь потише!», проклиная тонкие стены дома, читает молитвы на центральной площади, с изощренным садизмом наблюдая за перекошенными лицами прохожих демонов.

Ему хочется, чтобы кто-то его остановил, но тихий хрипловатый голос так и не звучит в ушах, уговаривая его успокоиться. Влад стоит на краю крыши, но инквизитор так и не хватает его за воротник, обзывая ебаным идиотом. Короткий полет с пятого этажа — всего лишь сломанная рука. Лечится за пару секунд. Боль так и не утихает.

А потом он оказывается в командорском кабинете.

Командор устало вздыхает, гладит его по голове, мурлычет что-то успокаивающее, и Владу безумно хочется ткнуться ей в плечо и забыть обо всем, да только в жизни у него было слишком много всего, что наваливается, стоит закрыть глаза. Вспыхивает перед веками огненными божественными письменами. Смерть Агнешки, пожар, церковь, Кара…