— Влад? — Кажется, это первый раз, когда он зовет его по имени. Войцек пытается закрыться рукой, забывая, что та вся в крови. — Кровь… Тебе… больно?

Он сам неловко замолкает, осознавая, наверное, как странно и нелепо это звучит.

— Нет, — улыбаясь, врет Влад и удивляется, как это легко получается. — Нет…

***

Оформление всех этих бесконечных бумажек, втрое осложненное тем, что у мальчика просто нет ни имени, ни прошлого, выводит Влада из себя и заставляет срываться на всех, пока он не видит. Пока не слышит этот несчастный ребенок, вздрагивающий от каждого вскрика, от шума чего-то упавшего у соседей, от выстрела в телевизоре, можно. Орать, взмахивать огненным заклинанием перед лицом Стшельбицкого и прикладывать подозреваемого мордой об сейф.

На полпути к офису Инквизиции дорогу им преграждает невысокая дамочка, которую тащит на себе косматая черная собака, масштабы которой не вписываются ни в какие понятия об обычных брехливых дворняжках. Но стоит этому заросшему кудлатой шерстью чудовищу обратить внимание на них, Влад вдруг замечает, как что-то опять меняется, как вновь искажается страхом лицо.

Мальчишка едва не падает, вцепляется в одежду Влада, скулит что-то неразборчивое, дрожит слишком сильно и совершенно не видит склонившегося над ним лица, ослепнув от страха. Влад слабо встряхивает его, потом еще сильнее и еще, но добиться ничего не может, не может избавить свое зрение от этого жуткого зрелища, заставляющего отчего-то больное сердце биться сильнее.

Не мольба, не крик, страшнейший шепот ужаса совершенного мертвеца. На архидемонском. Влад не понимает ни слова, только чувствует отчаянную интонацию.

— Слышишь меня? — говорит он, понимая, что выходит слишком громко — люди оглядываются. Как нельзя остро не хватает имени — ни окликнуть, ни позвать, а Владу вдруг почему-то кажется, что он даже знает откуда-то это имя, оно вертится в уме, на языке, простое, короткое, знакомое, но он никак не может вспомнить. — Смотри на меня, смотри, тебя никто не тронет, ты не в Аду… Не смотри на собаку, — безошибочно угадывает причину он, с содроганием вспоминая шрамы мальчишки, — смотри на меня.

Он так и не видит слез в его глазах. Только безотчетный ужас.

***

— Не спится?

Влад всегда двигался бесшумно, но в этот раз специально шаркает ногой, чтобы не напугать мальчишку, сидящего при приглушенном свете в пустой кухне и рассматривающего темный прямоугольник окна. Минуту назад он сам проснулся из кошмара с хриплым не то вскриком, не то хохотом.

— Почему ты меня вытащил? Не позволил отдать в детдом?

Он косится на Влада, садящегося на лавку рядом, чуть отодвигается на самый край, словно желая занимать как можно меньше места в этом мире, чтобы не обратить на свое изломанное тело его жестокого внимания вновь.

— Не знаю, — вздыхает Влад. — Я просто захотел кого-то спасти, а тебе нужно было спасение. Я хотел совершить что-то хоть сколько-нибудь хорошее. Не просто самоутвердиться за чей-то счет, заработать хорошую карму или что-то такое, а просто помочь тому, кому кто-то нужен… Хочешь, расскажу кое-что? — неожиданно предлагает Влад.

Он тихо и сухо смеется. Рассудив, что молчание — знак согласия, Влад удобнее устраивается на лавке. Проводит пальцами по холодному граненому стакану, наполненному ледяной водой почти до краев — мальчик налил, но пить почему-то не стал.

— Жил один глупый парнишка… Не важно, как его звали, а, может, у него и не было имени… Жил он у своей сестры, когда родители вышвырнули их, как никчемных котят, на улицу. Когда людям плохо, они стараются сделать больно другим, ты ведь знаешь. Потом извиняются, умоляют, а шрамы от пряжки, разодравшей спину, все равно болят… Было этому мальчику примерно столько же, сколько тебе, а он уже чувствовал, что шагнуть в окно легче, чем жить дальше. Понимал, что никому не нужен, помнил только ненависть во взглядах всех, кто был вокруг. И только сестра была рядом. Говорила, что никогда не бросит, не оставит одного, клялась самыми громкими клятвами — и правда, не оставляла. Она была единственной, кто никогда ему не лгал. И тогда мальчику ненадолго казалось, что мир этот еще не окончательно от него отвернулся, что есть в нем еще что-то, ради чего стоит дышать, а чувство это — единственное, что нужно человеку.

— А потом что? — шелестит тихий голос.

Мальчишка доверчиво кладет голову на его плечо, не вздрагивает, плечи расслаблены. В темноте даже кажется, что он улыбается.

— Сестра все-таки обманула, — прорезаются в голосе Влада стальные нотки. — Она умерла. Оставила одного. А мальчик вырос в того еще ублюдка, нисколько не считающегося с чужим мнением и ненавидящего человечество и Господа Бога так, как только может. А потом я… то есть, конечно, он… вдруг увидел свой взгляд не в зеркале. Понял, что тебе тоже кажется, что весь мир отвернулся. Что ты мечтаешь не о смерти даже, о небытии… Не спишь?

— Нет.

— Я клянусь, что я никуда не уйду. Такие, как я, не умирают. Веришь?..

Не то всхлип, не то короткий смешок страшно звучит в тишине ночи.

— Ян, — говорит безымянный мальчишка. — Меня зовут Ян.

========== история выбирает нас ==========

Комментарий к история выбирает нас

продолжение предыдущего драббла; Яну почти восемнадцать и у него нет надежды. а есть экзамены по истории.

На часах три ночи, и в собственный дом Влад прокрадывается осторожно. Скидывает ботинки, потом, стараясь не столкнуть что-нибудь с вешалки ненароком, стягивает поскрипывающую косуху, ненадолго прислоняется к стене, задирает голову, смотрит в потолок; следовало бы сделать ремонт еще давно, скоро течь начнет, но это все потом… У старой побелки нет ответа на все его вопросы, уставшему взгляду чудится, что из переплетения трещин на него смотрит чье-то лицо. Влад скалится на наблюдающего сверху, гордо вскидывая взгляд.

Ну точно, ремонт пора. Крыша едет, перекашивается, он устал от работы и проклинает свою любовь к людям: нормальный бы давно послал это все нахуй и ушел домой, но ему потребовалось проверить, как задержание оформили… Идиот, трудоголик, дома своего не видишь, когда ты с Яном последний раз говорил?..

Он зря надеялся, что Ян давно спит, потому что по полу стелется полоска тусклого света. Влад умеет быть тихим, так что мальчишка даже не подозревает, что он аккуратно заглядывает в гостиную. становится за левым плечом. Тускло светит лампа, стол завален учебниками, они громоздятся баррикадами от всего мира, наваливаются тяжело, шепчут голосами умерших правителей и полководцев. Склонившись над тетрадью, бешено строчит что-то Ян ручкой с черными чернилами, в полутьме и с недосыпа кажущимися Владу единой вязью причудливого орнамента.

По правую руку от Яна стоит кружка с отбитым краем, в которой плещется темное варево, похожее на вычерпанную из болота вязкую студенистую воду. Влад осторожно пробует эту жижу, решив, что ему-то терять нечего, но перекашивается.

— Я, если честно, надеялся, что он с вискарем, — неожиданно хрипло признается он — приходится долго откашливаться; голос сорван приказными криками. — Ты какого хрена кофеин с энергетиками мешаешь, полудурок? — Ян отвлекается от нервных строчек на мгновение, только пожимает плечами и снова утыкается ничего не соображающим взглядом в учебник. — Мелочь, иди спать, — тоскливо вздыхает Влад. — Ты время видел, ну е-мое, какая история?

— Не мы выбираем историю, — убито отзывается Ян. — История выбирает нас.

С неизмеримым, напоказ выставленным пафосом, которого он, должно быть, у самого Влада набрался; аж слушать противно. И страшно, если быть честным, если поддаться на миг искушению стать обычным человеком, а не всесильным боевым магом и Великим пражским инквизитором.

Взгляд у Яна настолько заебанный и усталый, полностью обессмысленный, что Владу становится его безумно жалко. Сам он в инквизиторской академии никогда не учился, счастливо миновал эту беспощадную контору, целью которой было выпустить не людей, а вышколенных машин. Тех самых мифических инквизиторов, которые работают целыми днями и ночами, не спят, готовы положить голову за общее дело и рискнуть всем. У Яна есть все шансы таким стать.