Он любил Розу всем своим естеством. Любил её, расхаживающую в бархатных комбинезонах по Мэнору, читающую вслух первые издания романов перед камином, поддерживающую в трудные минуты, покачивающую на руках его наследника.

Роза была для него тихой гаванью, овевающей лёгким бризом.

С ней Скорпиус чувствовал надёжную почву под ногами. И прямо сейчас она расходилась гигантской бездонной расщелиной.

— Я знаю, что ты меня любишь. Меня, Регулуса, и ты сделаешь всё, чтобы нам было лучше. Но мы ведь это уже проходили, помнишь?

И Скорпиус помнил.

…стоит попробовать перестать решать за других, чего они хотят или нет.

— Эта любовь давно переплелась с банальной заботой, привычкой. Я видела такое у своих родителей, пока они не рассеялись в ней и не изжили друг друга. Я благодарна тебе. С тобой я узнала, чего стою и поняла, что хочу большего, чем быть запертой во дворце из гранитных плит…

Роза говорила и говорила, а Скорпиус правда старался слушать, но слова не намеревались задерживаться, пропускались, сливались в бессвязную какофонию.

Непреодолимо складывалось впечатление, что история повторяется. Ему так и не удалось обыграть родовое проклятие. Но у них же, правда, всё было хорошо.

Тогда если она не права, почему ему совсем не больно?

— …мне хочется видеть трепет в глазах, когда я вхожу в помещение, чтобы сбивался пульс, повышалась температура. Я так и не узнала, каково это. Но не ты.

Что?

— Скорпиус, сколько ещё должно пройти времени, чтобы ты сам себе признался? Ничего ведь не прошло. — И кинжал перерезал самую крупную артерию. — Я хочу быть тебе чутким другом, указавшим на очевидное. Но трудно быть женой, замечающей, как наш сад во внутреннем дворе расцветает в разгар Рождества после возвращения из Норы.

Уголки красных губ утянуло вниз, от чего Скорпиус практически поддался инстинкту опровергнуть всё сказанное, окутать в плотный войлок лживых оправданий.

Но Роза этого не заслужила.

— Завтра к нам заглянет нотариус, на всё про всё уйдет меньше дня. Думаю, для всех кристально ясно, что официально Регулус останется в Мэноре, но половину года он будет жить со мной, когда устроюсь. Лето можно проводить у бабушки. Или во Франции. Ещё есть Гриммо. Мерлин, да с нашей большой семьёй ещё будем разрываться между приглашениями!

Она вложила столько тепла в «нашей большой семьёй», как бы давая понять, что Скорпиус навсегда останется её частью. Как и был задолго до их отношений.

Роза потянулась через стол и взяла его за руку.

— Мы со всем разберемся.

— Роза, я старался. Честно…

Старался быть образцовым мужем. Отцом. Второе получалось явно лучше первого.

Их дни были наполнены мягкой тягучей негой.

Скорпиус изо всех сил оберегал её, как тлеющий огонёк.

Они ни разу не ссорились, всегда приходили к общему согласию через компромиссы. Скорпиус был готов поступиться любыми своими принципами, лишь бы не спугнуть устаканившийся порядок вещей.

Привезенная с собой из Франции традиция завтракать круассанами. Прогулки под руку в Косом переулке. Посещения бесчисленных приёмов, гостей, нескончаемых следующих друг за другом семейных встреч с обеих сторон. Это до такой степени насытило его жизнь, что у Скорпиуса не было просто времени концентрироваться на себе. Он и не хотел.

Скорпиус полностью сосредоточился на видимой утопии выбранного пути, чтобы не замечать одного режущего глаза факта.

Он заблудился.

Шёл в полной уверенности, что дорога не становится уже, обрамляясь высоким неприступным забором, заставляя смотреть только вперед. И конца всё нет. А позади только обрыв, наступающий на пятки.

Ладонь Розы выскользнула из его руки, оставляя осязаемую непривычную пустоту. Её точеная фигура остановилась у его плеча, и когда он едва повернул голову, тонкие ледяные пальцы огладили линию подбородка, заставляя поднять на неё глаза.

На него смотрела не Роза, не его жена.

Он увидел ту женщину, что по утрам заботливо набрасывала ему на плечи плед в ещё не прогретой Норе, что так изящно и ненавязчиво интересовалась его делами, что он до сих пор готов был выложить ей всю свою подноготную без капли сыворотки правды. Женщину, с детства ассоциировавшуюся у него с уютным беспорядочным разгромом, дарившим душевное спокойствие.

Он так четко увидел в ней миссис Поттер, что подумал добровольно наведаться в Мунго.

Та же улыбка, мягкий обволакивающий взгляд. Та же мимика.

Она невесомо переместила ладонь на его плечо и слегка сжала, выводя его из нахлынувшего транса.

И озвучила напоследок самую недопустимую для Скорпиуса мысль, которая давно лежала на поверхности. Оставленная позади, отчаявшаяся и потерявшая надежду, что за ней когда-либо вернутся.

— Тебе пора в Нью-Йорк, Скорпиус.

И оказавшись здесь, Скорпиус не мог отделаться от чувства вины за то, что он начал дышать полной грудью. За вспыхивающий позабытый мандраж, когда он проходил через дорогу от дома по заветному адресу, который даже уточнять не пришлось у Лили или Ала.

Он сжег его с листа пергамента, но не из памяти.

Джеймс так и не переехал.

Это не давало Скорпиусу покоя. Мешало недосягаемым бугорком под идеально расстеленной пеленой.

В моменты редких встреч под крышей их фамильного дома, Джеймс вёл себя так формально. Он ни разу не дал намёка, не показал виду, что хранит их историю, предается сожалениям или хотя бы просто воспоминаниям.

Смотрел в глаза, безмятежно улыбался, позволял Регулусу сидеть на его коленях, сколько тому вздумается, без малейшего отведенного взгляда, проскользнувшего на лице раздражения. Или грусти. Скорпиус непроизвольно выискивал в нём хоть какую-нибудь сложную эмоцию и всякий раз насильно возвращал себя в действительность, в которой Джеймс всего лишь член семьи со стороны жены, мелькающий рядом только по особым поводам.

Но Джеймс не переехал.

И это пускало под откос все друг на друга выстроенные доводы.

А дальше три случайно сгенерированных двузначных числа.

Скорпиус стоит напротив металлической двери с цифрой семнадцать на уровне глаз.

Скорпиусу двадцать пять лет, и он снова чувствует себя мальчишкой, пытающимся восстановить дыхание перед дверью, ведущей в Ванную старост.

И первая попытка постучать оказывается какой-то смазанной и неуверенной. Зато вторая выходит слишком настойчивой, будто глупая конечность решила реабилитировать свою самооценку.

Проходит долгих сорок восемь секунд, перед тем как щёлкает замок.

Но когда проём распахивается, Скорпиус понимает, что он наконец-то там, где должен быть.

***

Внезапно обвившие пресс руки отрывают Джеймса от гипнотизирования снежных валунов по краям тротуаров.

— М-да, смотрю, ты до смерти заскучал без меня. — Скорпиус утыкается лбом выше лопаток. Его влажные после душа волосы щекотят позвонки.

Джеймс закусывает от невинного удовольствия губу, резко поворачивается и усаживает Скорпиуса на столешницу.

— Так и есть. Если бы кое-кто намыливал свою задницу ещё хоть одну лишнюю минуту, он бы обнаружил здесь покрытый паутиной скелет.

Джеймс ехидно скалится и запечатывает ухмылку на податливо принимающей порцию ласки шее, вопреки лупящему его по спине хозяину. Джеймсу не привыкать, он периодически получает увечья за извергаемую похабщину.

Впрочем, напускное недовольство сходит с блондина одновременно с летящим на пол полотенцем, и Джеймс шумно втягивает воздух от ощутимо вонзившихся в спину коротких, но острых ногтей. Скорпиус настойчиво тянет его на себя, при этом соскальзывая вниз по мраморной глади, и первый утягивает Джеймса в мятно-кофейный поцелуй.