Сидел в уютных скверах в компании Уайльда, Диккенса, Дойла.

Джеймсу не нужны были шумные клубы, бары. Ему хотелось тишины — такой долгожданной и безмятежной. И даже Лили уняла свою необузданную энергию и не заявляла о себе, оставив Джеймса в покое. Так, что он в итоге несколько раз звонил ей сам.

Последний же день он решил провести дома, затеяв генеральную уборку, на которую в ближайшие недели явно не будет времени — ни на что не будет. Лили, видимо, посчитав так же, присела ему на ухо с самого утра с новостями, копившимися в ней почти месяц, и процесс наведения порядка непозволительно затягивался ввиду одной оставшейся свободной руки.

—… и знаешь, что мне ответил этот напыщенный индюк?! Банально! Не трогает, говорит. Я ночами работала над статьёй, а он бросил её в мусорку, не удосужившись опустить свои окуляры дальше заголовка!

— Выбрасывать, конечно, перебор… но, может, в его словах есть доля правды? Без цепляющего заголовка шансы удержать читателя значительно снижаются. — Монотонно отвечает Джеймс, натирая мраморную столешницу. Прыснувшее возмущение на той стороне заставило бы стукнуть себя по лбу, если бы резиновая перчатка не была перемазана в чистящем средстве. — То есть…

— Джим, правильный ответ: «мне очень жаль, любимая сестра, этот остолоп не видит дальше своего носа, похожего на патиссон»!

— Да-а, я это и хотел сказать. Только без части про нос, я ж его не видел.

— Тебе очень повезло! — Лили, кажется, выпускает весь воздух из лёгких, судя по протяжному шипению в трубке. — Ладно, возможно, стоит отвлечься и снова взглянуть на материал с другого угла.

— Возможно, — вторит Джеймс, уже силой надавливая на губку, отказывающуюся стирать намертво въевшееся пятно неизвестного происхождения. Как вдруг ему слышится какой-то странный звук из прихожей.

Джеймс опускает телефон — ничего, но когда прикладывает его обратно, звук повторяется, обрушиваясь весьма четким уверенным стуком. Губка летит в отполированную до блеска раковину.

— Лили, я же просил так не делать!

— Как?!

— Начинать разговор по телефону, а потом заваливаться ко мне без предупреждения.

— О чем ты? Ну да, было пару раз, но я сейчас в Куинсе.

— Конечно, — не верит Джеймс, направляясь к двери и попутно снимая ядовито-желтую перчатку, прилипшую к коже.

— Джеймс, только что передо мной бездомный сражался с голубем за недоеденный бургер из мусорного бака. И голубь победил! Это не я. Я в Куинсе и, похоже, в опасности, так как теперь эта птица потрошит котлету и смотрит мне прямо в глаза!

Джеймс одновременно анализирует, насколько правдиво звучит аргумент сестры, и щёлкает замком в нарастающем замешательстве. Тогда, ему вообще некого ждать. А дыхание невольно учащается от странного предчувствия.

Учащается и останавливается, стоит потянуть на себя стальную ручку.

— Я перезвоню, — роняет Джеймс в трубку, прерывая тараторящую сестру, и отключается.

Кажется от реальности. Кажется, он надышался моющим средством и теперь ловит глюки похлеще, чем от психотропов.

Потому что перед ним стоит не кто иной, как Скорпиус Малфой. Стоит, пряча ладони в карманах удлиненного серого пальто и не пряча растерянный взгляд. Стоит в метре от Джеймса и сияет благородной ухоженностью, как ограненный алмаз, на фоне стандартно окрашенных в унылость стен подъезда. Стоит и взирает на Джеймса, застывшего, как дебил, с нелепой перчаткой в одной руке и разрывающимся от сообщений телефоном в другой, а потом заглядывает куда-то за спину.

— Я не вовремя?

Джеймс даже преодолевает порыв закрыть дверь и открыть снова, чтобы проверить, не развеется ли наваждение. Или чтобы переодеться в подобающий вид, надеть что ли кофту поприличнее. Но он и пошевелиться не может.

Они виделись. Столько раз.

Пересекались на общих семейных торжествах, негласно располагаясь по разным углам стола — всегда на одной стороне, чтобы не сталкиваться глазами. Сидели как можно дальше в гостиных, выходили только по очереди и обменивались разве что любезными приветственными и прощальными рукопожатиями. Иногда даже этого было слишком.

Потому что тело помнило прикосновения к этой безупречной коже. И сколько бы ни прошло лет, сознание сопротивлялось расставаться с переплетающимися, словно лианы, отрывками памяти.

По крайней мере, Джеймсу удавалось держать их в узде.

Скорпиус никогда не покидал его поле зрения надолго. Но как же давно они не находились так близко. Наедине. И вопреки всем логичным обоснованиям и кое-каким непреодолимым обстоятельствам, на пронёсшийся вопрос в голове находится лишь один ответ, навеянный последним состоявшимся между ними разговором.

Но если бы я прилетел? Всё бросил и прилетел, что бы…

Это было три года назад. А звал его Джеймс ещё двумя невыносимыми годами раннее.

— В самый раз. — Джеймс нервно усмехается, даёт себе ментальную пощёчину и отступает назад, освобождая проход. И Скорпиус немного поколебавшись переступает порог и вливается в квартиру вместе с яркими нотами несменяемого одеколона, туго обхватывающего горло Джеймса. Он уже не сможет его выветрить. — Так… чай, кофе?

— А водки не найдется?

Джеймс аж опешил. И от вопроса, и от того, что тот угадал с алкоголем.

Водка в воскресный полдень — почему бы и нет. Джеймсу тоже не помешает.

— Да. Со льдом?

Скорпиус робко кивает, и Джеймс в срочном порядке эвакуируется на кухню под хоровое верещание извилин: «какого хрена?»

На автопилоте разливает алкоголь по устойчивым, в отличие от его психики сейчас, стаканам, кидает по два кубика льда и возвращается в зал, натыкаясь на наворачивающего круги вокруг своей оси Малфоя. Уже снявшего верхнюю одежду и оставшегося в приталенном костюме.

— Тут не так, как я себе представлял, — чересчур вежливо произносит Скорпиус, принимая протянутый напиток и сразу делая большой глоток, не морщась ни единым мускулом.

— А ты ожидал…

— Ну, знаешь, неоновых дев в бокалах для мартини, водяной матрас.

— Я сутенёр, по-твоему?

Джеймс не успевает определиться, оскорблён он или нет, но внезапно перехватывает скрытный игривый лучик, блеснувший во взгляде, и губы Скорпиуса расходятся в широкой душераздирающей улыбке.

— Шучу. Лили говорила, что ты сам всё отремонтировал. — Вот зараза. Джеймс даже знает, в каких выражениях, мол, он вступил в кружок «очумелые ручки». — Здесь очень стильно. И комфортно, мне нравится.

Скорпиус ещё раз будто бережно осматривается и присаживается в замшевое кремовое кресло. А Джеймс заливает обжигающей жидкостью вспыхнувший внутри огонёк от такого значимого и неосторожно брошенного «мне нравится». С таким же успехом мог облить себя керосином.

Скорпиус выжидающе уставляется на него, а потом, видимо, вспоминает, что это не Джеймс тут свалился посреди дня как снег на голову и спохватывается.

— Прости, что так ворвался. Я нарушил твои планы?

Джеймс бы упомянул о некоторых докучающих пигалицах, то и дело нарушающих его расписание, и о выработанном иммунитете, но язык не поворачивается. Вместо этого Джеймс пожимает плечами — больше похоже на то, что у него закоротило шею — и «непринужденно» падает в соседнее кресло.

— Вовсе нет, я весь день собирался заниматься уборкой. Ничего, — отмахивается Джеймс, — попрактикую Эскуро.

— А почему изначально магию не используешь? — Всерьез недоумевает Скорпиус.

— Люблю процесс, не заморачивайся. Так, почему ты… здесь?

Настало время актуальных вопросов!

У Джеймса ещё дохера и трошки таких за пазухой. И Скорпиус отводит взгляд, заминается, стушёвывается, словно он был бы не против продолжить притворяться, что ничего из ряда вон выходящего не происходит.