— Я не могу просто так навестить старого приятеля? — Каким-то провинившимся тоном.

«Нет» четко отпечатывается в округлившихся глазах Джеймса, отражаясь на лице гостя.

Не «можешь». Не «просто». И вообще ни разу не «приятеля».

Треклятое трёхкратное нет!

Но Джеймс читает в напряженном выражении просьбу на эту отсрочку откровений и натужно соглашается.

— Конечно.

Когда за окнами значительно стемнело и понадобилось разбавить сумрак приглушенным светом торшера, они неспешно допивали уже третью или четвертую порцию — это не так много, они периодически вовсе забывали о выпивке, увлекаясь рассказами о прожитых годах.

Позы стали более расслабленными, Джеймс неустанно описывал время проведенное в Америке, университет, работу. И Скорпиус внимательно слушал, не перебивая и поддавшись вперед на кресле.

Его почерневшие глаза блестели, будто на свете не было ничего интереснее. А Джеймс даже сам не подозревал о таящемся в нём удивительном красноречии.

Скорпиус не выглядел инородно в его квартире.

Это поражало, перехватывало дыхание и накатывало так резко, что требовало дополнительного отрезвляющего глотка водки.

С парой расстегнутых верхних пуговиц на рубашке, подогнутыми под себя ногами — Скорпиус настолько гармонично влился в его жизнь, словно он из неё и не уходил.

Это было подобно подаренному в награду за хорошее поведение сну.

И Джеймс растворялся в нём, пропускал через себя мерцающее видение, пока позволяют.

Но когда наступала очередь Скорпиуса. Когда Джеймс умолкал под мелодичный голос, виртуозно играющий фразами так, чтобы не упоминать самые важные личные факты, чтобы не развеять хрупкую «приятельскую» атмосферу, он всё равно слышал их между строк. Слышал в болезненном эхе, оседающем вокруг. И от каждой такой недомолвки в груди сдавливало возродившееся чувство, которое иначе как обидой не назовёшь.

Джеймс ведь переболел.

Перекроил себя с нуля, не чтобы сейчас окунаться с головой в вязкое болото из воспоминаний, поросших тиной, и захлебываться в абсистенции.

Джеймсу это не нужно.

Джеймс допивает прозрачную горькую жидкость и скрывается за кухонной перегородкой. Упирается на несколько секунд в столешницу, перенося весь вес на руки, чтобы хоть немного ослабить навалившуюся тяжесть.

Он абсолютно трезв.

С таким бурлящим в венах адреналином и чистый спирт бы не справился.

Когда он появляется с обновленным стаканом, Скорпиус уже стоит напротив окна, словно моряк, всматривающийся в надвигающийся шторм. Только смотрит не в ту сторону.

— Как Регулус? — Вопрос Джеймса врезается в ровную спину и провоцирует разрезающий тишину выдох.

Джеймс давно убедил себя в том, что он способен искренне порадоваться за Скорпиуса. За его счастливый брак, сына — его, получается, двоюродного племянника. Мелкого новоиспеченного Малфоя так вообще винить не за что. Но с позиции наблюдателя, ничего не скажешь, радоваться проще.

— Он потрясный, — Скорпиус говорит о сыне с завораживающей мечтательной улыбкой и опущенными в пол глазами и возвращается в кресло. — Уже вполне уверенно раздает указания эльфам. Он забавный и неугомонный… явно пошёл не в меня.

И вот надо было именно на этом предложении поднять взгляд обратно на Джеймса! И он определенно ловит пляшущий отблеск намёка, который расшифровать не сложно.

— Недавно отец заметил медный оттенок в белоснежных волосах, так у него чуть лицо не треснуло. Роза только и успевала отбирать у него палочку.

Представленная картина таки выбивает из Джеймса отрывистый смешок. В остальном же визуализация семейной жизни Скорпиуса даётся с тяжелым скрипом.

Впрочем, Скорпиус не ждёт от него выспрашивания всех подробностей. Это невооруженным глазом считывается, как и то, что в человеке перед Джеймсом определенно ведется некая внутренняя борьба.

Скорпиус опустошает свой стакан и наконец собирается с духом.

— На прошлой неделе у нас была годовщина.

— Три года, — зачем-то сам уточняет Джеймс.

Просто скорее уже подогнать разговор к неотвратимому итогу, к которому ведёт Скорпиус.

— Да. В нашей семье обычно принято дарить украшения, олицетворяющие статус, роскошь, но Розе никогда не нужны были эти пустышки. Поэтому я обустроил ей дополнительное крыло в библиотеке — её личный кабинет, уголок, где можно укрыться. Несмотря на масштабы Мэнора, с появлением ребенка в нём не осталось ни одного тихого места…

— Изобретательно, — только и выдавливает Джеймс, не зная, что должен сказать. Но, видимо, в повисшей напряженной паузе он должен проявить хоть какой-то мнимый интерес. У них же «задушевная» беседа. — А она?

И вот теперь до Джеймса доходит, что они здесь именно из-за этого, что бы это ни было.

Из-за подарка Розы на их годовщину.

Заведенные мысли вмиг перебирают все возможные варианты. Они переезжают? Она снова беременна? Что происходит?

А Скорпиус, как назло, предательски отмалчивается, пока Джеймс буквально врастает в обивку кресла от совершенно иррациональной тревоги.

Вдруг осознает, как рушится по крупицам выстроенное иллюзорное спокойствие. Рушится от одного отрешенного невидящего взгляда, направленного будто сквозь него, запускающего длинные аристократичные пальцы прямо в душу, выворачивая, вытаскивая наружу.

И почему-то кажется, что бы сейчас ни сказал Скорпиус, Джеймс разлетится в дребезги, как дешевый стеклянный сосуд без права на возврат.

А ведь было неплохо, почти сносно.

Он свыкся со своей ролью. Давний знакомый, дальний родственник, брат лучшего друга — называйте как угодно. Джеймс довольствовался ничтожно малой причастностью к жизни Скорпиуса. Смирился с участью всегда соблюдать безопасную дистанцию, узнавать все новости от сестры, от мамы, вежливо отказываться от вежливых приглашений на праздники, не требующих обязательного его присутствия.

И перед тем, как губы Скорпиуса раскрываются для долгожданного ответа, Джеймс непроизвольно замирает, отсчитывая в глотке редкие удары сердца.

— А она подарила мне развод.

***

Осенний Нью-Йорк приветствовал Скорпиуса приятно прохладным ветром, прокрадывающимся через плотно облегающий костюм, впечатляюще возвышающимися небоскрёбами и запахами выпечки на углу каждого квартала.

Скорпиус прилетел два дня назад и потратил их, неторопливо прогуливаясь по прославленному Манхеттену. Он, перепробовал, наверное, все предложенные вариации кофе, заходил в каждый попадающийся на пути музей и осмотрел Централ-Парк с ракурсов всех одиноко расставленных лавочек.

Он не планировал так затягивать, но оказавшись в городе, понял, что ещё нужно время.

Время, чтобы хоть немного ослабло чувство вины. Хотя Роза максимально доходчиво донесла мысль, что он ничего ей не должен. Но если бы здравый смысл так легко утешал терзающие волнения, в психиатрических больницах освободилось бы поразительное количество коек.

В нём определенно что-то поехало по крутой наклонной, когда она положила на его колени ту несправедливо худую папку, в которую так лаконично вместился и разложился по пунктам их брак.

— Что это? — Скорпиус недоверчиво скосился на обложку без опознавательных знаков.

— Мой подарок тебе.

Она преподнесла это с такой стальной нежностью в голосе, во взгляде. Она в столь короткий срок стала поистине настоящей Малфой. Женщиной, способной петь околдовывающую колыбельную и медленно проворачивать лезвие кинжала в сердце ничего неподозревающей жертве.

И взглянув на первые строки сухого контракта, Скорпиус отчасти не удивился. Но…

— Почему?

— Мы отдали друг другу всё, что могли, Скорпиус. Если продолжим, придётся отрывать части от собственной плоти.

Вот так просто. И честно.

Скорпиус никогда не сомневался в своём выборе.