Он осторожно опустил свой тощий зад на табуретку и заглянул мне в лицо.

– Почему ты за глаза всегда зовешь маму «Джоан» или «миссис Осборн»?

– Хм.

Я всегда называл ее «Джоан». Даже в те давно прошедшие времена, когда мы жили одной семьей в Эдинбурге: отец, Джоан, я и Лукас. Лукас был еще совсем малявка, но я хорошо его помню в то время. Особенно как он ныл по ночам. И как грыз печенье – у него все рубашки были обмазаны этим печеньем. И как запускал лапы в мое лего, крушил домики и калякал фломастером в моих книжках. В общем, ничего хорошего.

Когда Джоан забрала Лукаса и ушла жить к Майклу Осборну, отец стал звать ее «миссис Осборн». Так и говорил с горькой усмешкой: «Во сколько у тебя заканчиваются занятия завтра? Миссис Осборн приедет, хочет повидаться с тобой».

Именно тогда, в одну из тех наших встреч – мы виделись пару раз в месяц, – она впервые попросила меня называть ее «мама», а не «Джоан». Видимо, в тот момент ей это было важно.

– Я же все-таки твоя мать, – сказала она.

Мне не хотелось, чтобы она догадалась, как меня задевает их разрыв с отцом. Пусть думает, что мне все равно. Если бы я стал спорить, она бы сразу поняла. Но я упрямый шотландец, и в шесть, и в семь лет уже был таким. Сдохнуть, но не показать, как мне больно. Плевое дело. Сжать зубы и сказать наконец слово, которого никогда не говорил. «Мама».

И я начал, обращаясь к ней, называть ее так, как ей хотелось. Чтобы она знала, что мне все равно. Но про себя я никогда не звал ее так. Не думал никогда ничего вроде «я еду к маме».

– Не знаю, – проговорил я, глядя в темные, какие-то телячьи глаза Лукаса. – Я всегда ее так звал. Ты же тоже зовешь отца «Дуг». И я его так зову.

– Но я же не зову его «мистер Мак-Грегор».

– Это было бы смешно, знаешь ли. Ты и сам мистер Мак-Грегор.

– Ты все еще злишься на нее за то, что она ушла к Майки?

Я пожал плечами.

– Я люблю Майкла. И Джоан тоже люблю. Взрослых, конечно, не всегда легко понять, но я как-то это пережил. Ты же сам, я думаю, понимаешь.

– Ну да, – вздохнул он. – Только я тогда был совсем маленьким и ничего не помню.

– Они поделили нас с тобой. Отец мне потом рассказывал. Сели и поделили. Я был очень привязан к Дугу, а ты был совсем мелкий. Они решили, что мне будет лучше остаться в Эдинбурге, с отцом. Тем более что я уже начал ходить там в школу. А тебе уехать с матерью, потому что ты от нее не отходил ни на шаг. Ну и потому, что ты реально был маленький.

– Ну да, – кивнул он. – Я тоже сто раз слышал эту историю. Не очень-то это весело.

– Совсем не весело, – согласился я.

– А что отец? Знаешь, мне сейчас стало казаться… Я раньше никогда об этом не думал. Но ведь он так и не женился снова.

– Хм. Не женился. Но у него всегда было полно девушек. Да ты же знаешь. Уилма – помнишь, когда ты к нам приезжал три года назад, она жила у нас. И Дорин.

– Я помню Уилму, – кивнул он. – Я всегда думал, она у вас работала.

– Нет.

– Ни фига себе!

– Сейчас у него новая подружка, – сказал я. – Она итальянка.

– Ни фига себе!

– Лукас. – Я покачал головой. – Ты же взрослый малый уже. Ты считаешь, отец должен был стать монахом?

– Нет, не считаю. Просто я думал: «Вот как, бедный Дуг. Он так и не женился».

– А он оказался не такой уж и бедный, – хмыкнул я. – По-моему, ты должен радоваться.

– Наверное, я радуюсь. – Он пожал плечами. – Почему у тебя все руки в таких страшных синяках?

– После спарринга.

Я посмотрел на свои руки. Рукава свитера были закатаны, и действительно на руках полно черно-синих продолговатых синяков. Надо больше работать над техникой защиты.

– Жесть, – поежился Лукас. – В боксе такого не бывает.

– То-то ты месяц назад разгуливал с фингалом под глазом.

Он засопел носом.

– Это было другое.

Внизу хлопнула дверь, из прихожей послышались голоса и смех.

– Мама с Майклом вернулись! – обрадовался Лукас. Вскочил, вылетел за дверь и забыл закрыть ее за собой.

Я слышал, как он прыгает по лестнице – пролет в один прыжок. Что-то мне даже стало завидно. Я подумал – как давно ни к кому я не бежал навстречу так восторженно. Отец и дед всегда видели во мне взрослого, и я старался с ними быть равным. При встрече я удостаивался рукопожатия. Когда был ребенком – иногда поцелуя в лоб. Это Джоан бежала ко мне, когда приезжала в Эдинбург специально, чтобы встретиться со мной. Я шел рядом с отцом, даже не держась за его руку. Я был большой парень – шесть лет. А она, завидев нас, издалека бежала навстречу. У нее был уже довольно большой живот – Оливия должна была родиться в ближайшие недели. Джоан кивала отцу, садилась на корточки, брала меня за руки, целовала в щеку. Я испытывал резкое чувство неудобства в этот момент, но стеснялся сказать ей об этом. Мне не хотелось ее обижать, но, если честно, внутри я просто каменел.

«Мы привыкли воспринимать средневековый город как некое пространство, обнесенное высокими каменными стенами со сторожевыми башнями и крепкими воротами. Однако стена, отделявшая город от села, даже в XIV веке нередко представляла собой самую обыкновенную ограду: частокол, камни или бревна, обмазанные глиной. В случае опасности или разрушения горожане латали и укрепляли ее. Но даже такая стена оставалась знаком разделения, как вещественным, физическим, так и метафорическим и социальным, отделяя пределы города от пределов сельских; права и привилегии обитателей мира внутри замкнутого круга – от мира за его пределами, мира, который не мог рассчитывать на покровительство городских стен».

За окном снова шел дождь, ветер срывал листья с деревьев. Самый хвост ноября. До конца Михайлова триместра[25] осталось три дня. Все контрольные эссе я сдал, кроме одного, но завтра закрою и его. Так что свобода. Относительная, конечно, потому что на каникулы тоже задают немало, чтобы мы, не дай бог, не заскучали.

На кафедре спросили, не сможем ли мы задержаться на неделю-две, чтобы помочь с собеседованиями. В Оксфорде так устроено: кто хочет поступить, в октябре-ноябре подает доки, а в декабре приезжает на интервью. Студенты как раз разъезжаются на каникулы, а у преподов и аспирантов завал работы с документацией, к тому же кто-то должен следить за толпой оголтелых тинейджеров, которая в это время наводняет город. Странно представить, что два года назад я сам был такой.

Ну, я подумал и согласился задержаться, и Бармаглот тоже за компанию со мной. Захотели помочь еще Стейси Стейнхоуп, Лоис Браун, Говард Стамп – он уже в магистратуре учится – и некоторые другие ребята и девочки. Поэтому, вместо того чтобы побросать свои вещи в рюкзак и отправиться домой в Эдинбург, я проведу в Оксфорде еще пару недель. Думаю, Джоан обрадуется, когда я ей об этом скажу.

На самом деле в том, что я не спешил уехать, была определенная корысть: я хотел еще немного посидеть в библиотеке с этой «Мифопоэтической традицией кельтов», которую мне задал на каникулы профессор Уотермид. В Троссаксе у меня не будет доступа к такому количеству материалов. А это не та работа, которую хочется спихнуть поскорее.

Снизу из кухни поднимались какие-то просто невероятные запахи. Джоан готовила отбивные. Я еще не закончил с городской стеной, но вдруг понял, что больше не выдержу, и спустился вниз. Эссе не убежит, и к утру я точно все доделаю.

Ну и в конце концов оказалось, что я все правильно рассчитал. Две недели прошли с пользой. Вечерами я зависал в библиотеке, удачно начал и структурно проработал текст. Все больше убеждался в том, что это, возможно, самая важная и интересная для меня тема, то, ради чего мне вообще стоит пахать исторические поля. Все, что я с детства знаю и люблю: великие барды, и король Артур, шотландский, ирландский и валлийский эпос, и то, как миф связан с реальной историей. Днем мы с ребятами работали на кафедре, после сидели в «Белом кролике»: болтали, ели пиццу, играли в настолки. Однажды Стейси и Лоис зазвали всех к себе в общагу и накормили булочками. У нас сложилась неплохая компания. В последний день мы даже собрались в «Синей ящерице» – безумном ночном клубе, хотелось нашу последнюю встречу отметить так, чтобы она запомнилась.