Тот вытаскивает за кончик одну из выбившихся в столбце карточек. Рука Хаято тут же перемещается по направлению к боссу.

— Все берём по одной и бросаем кости до тех пор, пока у каждого не выйдет неповторяющееся с другими число. В одну коробку кладём оригинальные карты с надписью имён и наших цифр на рубашках. В две других — дубликаты: обычные листы с именами, числами и описанием вытянутой карты. Шансы, что у всех всё совпадёт в разных вселенных, крайне малы.

— О, почти как в «Когерентности».

Уши Хаято краснеют. Идея, конечно, не его — да и зачем изобретать велосипед, — и он слабо кивает, пока Такеши забирает у него кости.

— А зачем три коробки?

— На всякий случай. У нас ведь нет одного надёжного места, которое стопроцентно выдержит любую атаку. Что на базу, что в дом Десятого могут проникнуть враги и сжечь коробку. Но у любого из нас должна быть возможность проверить друг друга и добраться хотя бы до одной из них. Даже с оторванными руками и без колец Вонголы.

— Логично, — соглашается Реборн. — Пусть одна будет на базе, а две других там, где нет системы защиты, завязанной на кольцах. Хибари может спрятать одну в храме.

— И одну давайте оставим здесь, — предлагает Такеши. — В случае беды мы всё-таки первым делом приходим сюда.

Хаято морщится:

— В идеале — напрячь извилины и вообще не подглядывать. Запомнить свой и хотя бы три-четыре идентификатора других людей. — Замкнув круг, он оставляет себе одну карту и поворачивает её лицевой стороной к друзьям. — Показываем молча. Цифры тоже не называйте на случай, если нас прослушивают.

— Собака-подозревака.

Хаято пропускает замечание мимо ушей, а Такеши бросает кубик. Карта Гокудеры выжжена на сетчатке его глаз. Он не забудет.

***

В руках Хаято и Кёи по коробке, когда спустя пять минут они ступают на припорошённую подсохшими листьями дорожку перед домом Тсуны. Ветер подхватывает и перекатывает их по стёртой брусчатке, и Хаято теряет их из виду: тусклого света из окон не хватает, чтобы охватить взглядом весь путь до забора. Свет из открытой двери загораживает силуэт Тсуны.

— Вы сразу пойдёте на базу и в храм? Уже поздно.

— Чем быстрее покончим с этим, тем лучше. Не беспокойтесь, Десятый.

— А о чём беспокоиться? — Такеши выходит последним, застёгивая на ходу ветровку. — Кто-то рискнёт напасть на Хибари в лесу под покровом ночи? — Он улыбается собственным словам. — А Хаято я проведу.

— Тц, я что, сам не отобьюсь?

— Ты скорее «прыгнешь» в другой мир, не донеся коробку до места назначения, — осаждает Реборн. Тсуна отодвигается в сторону, пропуская его в дверном проёме, и силой воли заставляет себя расслабить лицо: лучше уж подбодрить вместо того, чтобы навязывать хранителям своё волнение в придачу к их собственному.

— Мы разберёмся с этим, ребят, — обещает Тсуна. — Не торопитесь.

«И не делайте глупостей», — считывает Такеши в глазах Реборна. Как будто это не то, чем они занимаются по жизни.

Хаято отворачивается. Не торопится — это именно то, что он и делает последние две недели, пока ходит по кругу, просыпается и тащится в школу; пока ведёт себя, будто ему здесь и место; пока спорит с Джи, выкрикивая, что срать хотел на этого мутного урода, надо слать врача к херам; а потом и спорить перестаёт, когда первый хранитель соглашается.

Он не подопытная крыса. Не пешка в чужих грязных руках.

Их с Джи план не меняется. Жизни Десятого ничего не угрожает — это главное. Его с Такеши жизни… возможно, уже похерены. Кто бы из них ни умер, в какой бы то ни было последовательности, в какой бы то ни было реальности — Хаято всё ещё не думает, что они стоят дороже одной жизни босса или миллионов жизней мирного населения.

Эта злость, это убеждение не имеет ничего общего с героизмом, самопожертвованием и храбростью Десятого; оно по-своему эгоистичное, и он ставит жизнь Такеши или Кёи на ту же планку, что и собственную. Не так высоко, как те заслуживают.

Он даже не готов произнести это вслух. Не потому, что стесняется или его вновь начнут ругать за подобные заскоки. Он… Хаято делает быстрый вдох. Он…

Расщепления сознаний, неконтролируемые прыжки между мирами, потеря разума в попытках не запутаться в собственных воспоминаниях. Ему кажется, что он согласен, чтобы всё так и было, пусть это больше и не вопрос лишь его жизни и лишь его предполагаемого будущего.

Только согласие воняет трусостью и чувством вины, затхлым бессилием. С которым Хаято тем не менее мог бы жить.

— Давай догонять. Хибари нас не ждёт.

Хаято поднимает взгляд. Рука Такеши сухая и тёплая на его запястье. И он покорно идёт, позволяя утащить себя за калитку.

Если Такеши и чувствует бешеный пульс в ладони, то предпочитает промолчать.

***

— У этого способа есть один огромный недостаток, — говорит Хаято, когда дом Десятого исчезает за другими зданиями, и его дыхание выравнивается к нормальному темпу. — Уже сейчас я не уверен, что именно моя карта и мой номер должны лежать в этой коробке.

— Как и мой или номер Ямамото, — спокойно замечает Кёя.

— Всё равно надо будет как-то ориентироваться потом. И этот метод идентификации лучше, чем ответ на тайный вопрос или пересказ прошлого. Не потому, что это долго. — Такеши засовывает руки в карманы куртки. — В каждой истории может отличаться лишь одна деталь, о которой и не подумаешь упоминать.

— Ага. Как если бы в нескольких реальностях мы говорили об одном и том же и поступили одинаково, но в одной — у кого-то носки были серые, а во второй — чёрные. — Хаято морщит лоб, пытаясь вспомнить их с Такеши разговор на крыше, но в памяти всплывают лишь прохлада вечера и заходящее солнце. О носках он тогда точно не думал.

— И всё же мне кажется, что мы с тобой из одной реальности, — задумчиво говорит Такеши.

— Ты не можешь знать наверняка.

— Я и не знаю, считай это чутьём, — пожимает плечами он. — Но я не против хоть сейчас обсудить цвет твоих носков и трусов на случай, если захочешь потом вспомнить этот прекрасный вечер.

— Идиот!

Такеши лишь смеётся, уворачиваясь от толчка в плечо, и Кёя тоже чуть заметно приподнимает уголки губ. Хаято не хочет думать, что из-за того, что Кёя уже знает их цвет.

Недавняя плотная аура злости вокруг Кёи ослабевает к почти привычному прохладному уровню недовольства, и воспалённо-нервные глаза Такеши снова теплеют под весёлым прищуром. Хаято переводит взгляд с одного на другого, удивляясь, как быстро они свыкаются с этой неразберихой; словно им и вправду в какой-то степени всё равно, что творится с прыжками. Словно это игра для одного и неприятная мелкая досада для второго, но в целом ничего фатального.

Хаято и сам соврал бы, если теперь, поостыв, сказал, что не чувствует возбуждения и скорее любопытства; притяжение неизвестных пространственно-временных трюков пересиливает естественный страх. Он вздыхает. Это не так уж плохо. Не будь они такими странными, долбанутыми ублюдками, то, вероятно, не оказались бы в Вонголе и слились бы ещё до первых серьёзных испытаний. В таком контексте мысль о долбанутости даже подпитывает гордость.

— Ладно, завтра нас осмотрит Шамал и, возможно, как-то подтвердит мою чуйку. А там решим, что делать с врачом и Бьякураном.

— Нечего решать. С ними точно нельзя иметь никаких дел. Они уже соврали, рассказав нам разные версии происходящего. И так же могут продолжить лить говно в уши. — Хаято поджимает губы.

— Я не говорю, что мы обязательно должны плясать под их дудку, Хаято.

— Просто сразу предупреждаю: я им не верю, и ни на какие анализы не пойду, даже если мои мозги будут распадаться на атомы. Они…

— Нарушают правила, — подаёт голос молчавший до этого Кёя.

— Мы тоже не в белом пальто, — замечает Такеши.

— Переносы сознаний были совершены обманом или тайно, если не считать случая, когда ты сам взял цветок. — Кёя переводит взгляд с дороги на Хаято. — Сам дурак.

— Благодаря этому дураку ты когда-нибудь не сдохнешь, — парирует тот.