Хаято обиженно убирает руку в карман, угадав, понимания у неё не найдёт.

Бьянки — альфа, она точно не придёт. Она даже на всякий случай не звонит, но спустя день отписывается в мессенджере с вопросом, нужно ли Киоко что-либо ему занести. В одном из перерывов, когда бред отступает, он отправляет: «нет», и засовывает телефон между подушкой и складкой липкого одеяла. Хочется выбросить и его, и матрас, но до этого пару раз пырнуть их острыми ножами и вывернуть обивку наружу. Или засунуть внутрь динамит и устроить представление. Он почти видит, как белые перинки медленно кружат в воздухе, падая с потолка, и почти верит, что взорвал подушку. До тех пор, пока пух не оседает на лице тяжёлыми и вязкими каплями, как кисель, и не стекает к мочке уха. Потолок идёт рябью. Руки сжимают член, кожу на котором исцарапал кольцами. Поздно додумался стряхнуть их на тумбочку. Думалка была временно недоступна.

После того как все помутнения и приступы заканчиваются, он сидит дома ещё пару дней. В этом нет необходимости, но выйти стрёмно. Хаято всё выстирывает, отмывает, ест — много ест — заказанную на дом еду. Понятия не имеет, как быть с матрасом, поэтому ложится спать на пол.

Наутро Реборн вытягивает его из мёртвого сна настойчивым звонком и назначает место встречи. С собой взять рюкзак, сменные вещи на три-четыре дня, блокнот и ручку по желанию.

Таки дождался. И правда, в проблему лицом макнули, теперь можно издеваться дальше.

Реборн кладёт трубку раньше, чем Хаято успевает поинтересоваться, как там остальные. Поэтому звонит Ямамото и включает громкую связь. Они болтают, пока Хаято ходит по квартире и собирает вещи в рюкзак.

— Поверь, у тебя эти дни были самыми весёлыми. — Голос Ямамото по-наглому бодр. — Я даже немного завидую.

— Чему ты, блин, завидуешь?

В передний карман рюкзака летит зубная щётка, резинка, дезодорант.

— Ну, знаешь, сидеть дома одному, включить порнуху на полную громкость…

— Ты как-то это не так представляешь. Разочаровать тебя?

Ямамото просит не развеивать его иллюзии и искренне желает удачи.

Хаято и Реборн уезжают не так уж далеко от Намимори: до маленькой минки всего двадцать минут езды на электричке и ещё полчаса пешком, если быстрым шагом.

Их никто не встречает, но видно — в минке совсем недавно кто-то прибирался. На полу первой из комнат у низкого стола разбросаны маленькие квадраты подушек. Возле графина с водой в широком блюде блестят гладкой корочкой крупные красные яблоки. Хаято закидывает рюкзак во вторую комнату, поменьше первой, и выходит обратно к Реборну.

— Садись, перейдём сразу к делу.

Аркобалено взбивает и сдвигает сразу две подушки, после чего усаживает на них свою детскую попу.

Хаято предпочитает твёрдый пол, а подушку берёт в руки, создавая иллюзорный барьер между ним и репетитором.

— Когда ты впервые надеваешь кольцо хранителя, единственно важное — это решимость и твой дух. Для некоторых колец — чистота крови. — Он опускает взгляд на пальцы Хаято, лежащие поверх подушки. — Ни духи семьи, заточённые в семейные реликвии, ни живые боссы не знают, каким станет твоё тело в будущем. Многие хранители слишком юны, когда начинают свой путь.

Хаято вспоминает Ламбо и соглашается: даже слишком юны.

— Никто не знает, какого гендера будут следующие наследники. Кто из них выживет. И если стоит выбор — омега или прерывание главенствующего рода, — каждая семья вправе сама выбирать, как поступать. Но если посудить здраво, то… если решимости достаточно даже у омеги, то каким же сильным будет его потомство, допустим, таки другого гендера?

Реборн берёт одно из сочных яблок и катит его в сторону Хаято.

— Они же не просто ждут следующего поколения?

— Не просто. У омег решимости должно быть больше, чем у альф, ведь им нужно компенсировать физическую слабость и оставаться на достаточно высоком уровне силы и контроля. Для боссов это несомненно важно, и обычно эта решимость есть. Только их главная задача защитить не всю семью, а своих наследников.

— Звучит немного эгоистично и не совсем правильно. По крайней мере, не это вы нам вдалбливали в голову с первого дня.

— Некоторым людям нужно думать о себе немного больше, — не видит никаких противоречий Реборн. — То, что я расскажу, ты должен пронести через всю жизнь и изменить саму культуру в семье. И если Фуута, И-Пин, Ламбо или дети Тсуны окажутся омегами, то эти знания передашь им ты.

Хаято громко сглатывает, не представляя, как и что будет им говорить. В мафиозных кланах быть омегой — самая незавидная участь. Перед глазами встают картины кровавых и жестоких изнасилований и пыток, убийств собственных детей-кандидатов на места боссов, поломанные жизни, искалеченные договорными браками альф с такими же высокоранговыми альфами.

Он думает, как мачеха и отец, оба альфы, своим союзом обеспечили Бьянки защиту хотя бы от половины всего этого дерьма. Прекрасная наследственность.

Его мать так защитить не могла. Конечно, она была омегой, раз он такой.

Хаято отталкивает от себя яблоко обратно Реборну.

— Мы структурируем обучение и разобьём его на блоки. Первый — для омег-хранителей, второй — для омег-боссов. Последовательность тем в модулях одинакова, и местами они перекликаются: какие таблетки и как принимать для контроля тела; ментальные практики для успокоения взбудораженного разума; культура поведения в битвах и вне их; приоритеты в деятельности и работе на семью; как контролировать отдалённые ветви клана и поддерживать их доверие к себе как к лидеру; как, кому и когда передавать информацию о проблемах, связанных со здоровьем; как подходить к защите наследников: до родов, во время, после; как воспитывать наследников и как подготовить семью к их принятию.

Хаято кивает деревянной головой, изо всех сил стараясь задушить подступающий ужас. С детьми он хотел иметь как можно меньше общего. Хотя бы часть из всего этого должна быть не на его плечах.

Он обзывает свои мысли трусостью.

— Как закончим с теорией, вернёмся в Намимори и начнём практику.

— Какую практику? Вы про ментальные упражнения?

— Не только. Проведём несколько экспериментов с медикаментами. — Реборн усмехается, и задушенный минуту назад ужас заходится в груди Хаято с новой силой.

***

Реборн фиксирует и делает пометки о температуре, давлении, скорости рефлексов каждый день с того момента, как они вернулись в Намимори. Самое противное — вопросы о течках, когда репетитор просит оценить разные эффекты по десятибалльной шкале. Каждое утро начинается с горы пилюль, но кажется, среди них подавителей нет. Течки всё так же начинаются каждый месяц и длятся полных три или пять дней.

Это порядком надоедает и изматывает, и он завидует тем, кто пустил только первые две течки, а потом дал телу заслуженный перерыв. Обычно для таких дел берут выходные раз в три-четыре месяца, пропивают витамины для поддержания печени и почек и отрываются по полной. А потом опять садятся на химию.

Почему он должен и химией закидываться, и при этом стабильно убиваться в горе одеял — непонятно. Реборн ничего не объясняет, а Ямамото больше не забывается и не закидывает на него руки во время прогулок.

В школе Хаято иногда ловит сочувственный взгляд Тсуны, а потом Хибари вновь провожает его домой, где еда уже заранее рассована по шкафам, как и салфетки, и подкладки. Старый матрас он выкинул, а новый жалко — наконец-то купил хороший, ортопедический.

В один из дней вместо Реборна с градусником выходит Шамал. Окидывает его тяжёлым взглядом, а потом натягивает похабную улыбку:

— Бьянки-чан мне наконец-то позвонила. Долго же она тянула! — Он взмахивает рукой с истинно итальянским размахом и экспрессией. — Но ничего-ничего, я и сам был занят.

Хаято настороженно принюхивается, словно заново знакомится с учителем. Из старого — от него всё так же слабо несёт алкоголем, сигаретным дымом и женскими духами. Из нового — это как-то сочетается с острым, пряным ароматом эстрагона и витивера — древесного, суховатого, с нотками горького шоколада и жареных орехов. Запах не противен. Шамал совсем взрослый и зрелый, и Хаято даже обнял бы его первым, но лишь впивается пальцами ног в ковёр и стоит на месте.