– Ох, да не смотри на меня, Валер! – отмахнулась Таня. – Ты и так не Ален Делон, а сейчас вообще… котлета. Жуткая…

– А где Платон-то, всё же? – сказал я, опять отвернувшись к крану.

– Я думаю, у девушки. Впервые в жизни его ночью дома нет… Ты вот что… я смотрю, ты весь грязный. Раздевайся, и залезай в ванну, мойся, я сейчас принесу тебе что-нибудь Платошкино одеться. И до утра спрячу. А утром… ну потом расскажу…

– Тань, ты книжек про индейцев перечитала? Или про партизан?

– Я, Лётчик, про индейцев вообще не люблю, – сказала Таня, такая несуразная и смешная, такая вблизи маленькая, меньше, чем издали, и такая сейчас замечательная. – Мальчик я тебе, что ли, про индейцев читать. И не умничай, куда там… хихикает ещё, подумаешь… Мойся и одевайся, а потом тихо-тихо прямо через коридор. Мама не услышит, за машинку села, она за своей работой не видит и не слышит ничего, хоть тут партизанский отряд спрячется.

Она разожгла титан, и пустила воду в ванну, и через пару минут принесла полотенце, а ещё футболку и треники своего брата.

– Не стесняйся, закрывайся, – сказала она, оглядываясь, пожала плечами. – Вроде всё…

Мыться было больно, рёбра помяли мне, надеюсь, не сломаны, в травмпункт бы, но это всё равно, что сразу в милицию пойти сдаться…

Мыло у них славное, мягкое и пахнет хорошо… я мылил его в ладонях и оно бралось тонкой густой пеной. Моя мама покупает «земляничное» или «банное», и где люди такую прелесть достают? И вообще ванная какая-то необычная: на стенах белый кафель, но старинный, наверное, со времён постройки дома, а у них дом один из самых старых, дореволюционных, тут раньше чиновники жили, потом стали на коммунальные делить, но их квартира как раз из неразделённых, в отличие от нашей. Их с Платоном мать – писатель, журналистка, её не только в городе, в области знают, потому и квартира такая. Тут, в ванной, обширной, как и все помещения в квартире, кроме титана, что сейчас славно гудел пламенем, плетёное кресло, шкаф-комод, Таня оттуда доставала полотенце для меня и мыло, и над комодом картина, какой-то полуголый спортсмен, и горшок с плющом, он по потолку вьётся, тянется к окну за шторкой. И зеркала тоже большие, целых три, в полный рост, не то, что у всех – как мутные бойнички.

Я закрыл воду, вытерся и повесил полотенце, как делал дома – на верёвку для белья, стал одеваться, треники Платона мне длинны, он намного выше меня, а фланелевая рубашка впору, он как Геркулес, а я толстый, потому и подошла, рукава даже подворачивать сильно не пришлось. В окно слышны визги сирен, то приближаются, то отдаляются. Надо же, всё не угомонятся, настоящий рейд сегодня, будто готовились…

Я всё сделал так, как сказала Таня, проскользнул через коридор к ней в комнату, она закрыла дверь за мной, действительно, был слышен стрёкот машинки где-то справа. Таня взялась мазать меня зелёнкой, я сопротивлялся, но она сказала с укоризной:

– Ну ты чего, Лётчик, ты же в мед собрался, должен понимать, попадёт в рану грязь, а тем более земля… Ты что, умереть хочешь? Подумаешь три дня зелёненьким походишь… Слушай, ты, наверное, маме позвони, а то волнуется, наверное. Я сейчас аппарат принесу.

Вот точно! Как это я… ведь думал, пока мылся, и вот – забыл. Таня принесла красный аппарат с длинным шнуром, и я, стараясь говорить потише, позвонил маме. Она обрадовалась, в голосе зазвучали слёзы:

– Сыночек, так ты… все хорошо с тобой? Всё хорошо? Ты где? Ты не в больнице? Тут такое, говорят… напугали меня, я уж… Ты где?

– Я? Я тут… у девушки я, – сказал я, посмотрел на Таню, она усмехнулась и подмигнула мне, хорошая девчушка и не высокомерная…

– У девушки?.. – у мамы изменился голос, из слабого и испуганного, став сразу строгим: – Лерка, я тебе говорила, ты гляди! Ежли чего, если что наделаешь, я тебя… ох… Ты, когда домой придёшь?

– Мама, я приду, ты не волнуйся, ты спать ложись.

– Спать… все нервы… Ладно, Лера, домой всё же поспеши.

– Хорошо-хорошо, я сразу же.

Я положил трубку на рычажки.

– Не ругалась?

– Да нет, она не ругается обычно.

– Это ты просто хороший мальчик, вот и не ругается. В первый раз, небось, с такой физиономией?

– Ну, вообще – да, – подумав, сказал я.

– Слушай, Лётчик, рёбра, по-моему… как-то, не очень… смотри, тут синяк какой.

Я подошёл к большому, до пола зеркалу. Да, синяк нехороший. Но… даже, если и так, дышу нормально, значит, внутри всё в порядке, а трещина сама заживёт, перетянуть только надо, будет меньше болеть.

Так мы с Таней и сделали.

– Теперь спать ложись, я тебе на веранде постелила, там диван, правда довольно жесткий.

– Не замёрзну я? Снег только сошёл… – с сомнением сказал я, посмотрев на неё.

– Там обогреватель. У нас веранда тёплая. И не волнуйся, я, хоть и «твоя девушка», но приставать не буду.

Я расслабленно засмеялся:

– Хулиганка! – хорошо всё-таки оказаться под защитой, хоть и такой, кажется, хилой.

Едва я отправился на широкую, почти, как комната, веранду, как в дверь позвонили и застучали требовательно, как стучит только милиция. Мы с Таней посмотрели друг на друга, она побледнела на мгновение, я, наверное, тоже, а потом открыла большой платяной шкаф с овальным зеркалом во всю широкую дверцу, и кивнула мне.

– Полезай, только не чихай, гляди, там нафталином сильно пахнет.

– Как подпольщики… – пробормотал я, забираясь в большой, как домик, шкаф.

– Ты точно никого не убил? – забавно прищурила Таня свои тёмные ресницы, расправляя платья и пальто за мной. – А то может я как дура, а не как геройская девочка?

Я опять засмеялся, надо же, такая ночь ужасная, а я только и смеюсь тут с ней…

Мама уже успела открыть дверь, когда я выходила из своей комнаты. В переднюю вошли два милиционера, спрашивали маму о Платоне, у меня на душа было спокойно, ведь если он не в милиции и не с Валерой, значит, всё ещё у той девушки, которая звонила ему. Только сидел бы там до завтрашнего дня хотя бы, завтра праздник, демонстрация, людей на улице будет много, весь город, потому что погода хорошая, а значит, никаких милицейских рейдов уже не будет, и он спокойно вернётся домой. Я волновалась за брата, он очень серьёзный, готовится в институт и, конечно, поступит, чтобы такой выдающийся отличник не поступил, не может быть. Я и то почти отличница, когда ворон за окном не считаю в буквальном смысле… ну а что, штор-то в школе на окнах нет, только в кабинете физики затемнение – там учебные фильмы, бывает, показывают, а вокруг школы сад, и на ветвях эти самые вороны, болтают, переговариваются, чёрными глазами моргают на окна, будто затевают что-то. А то ещё галки прилетят и глакают, а то воробьишки… интересно бывает. А теперь вот почки набухают, каждый день по-новому выглядят.

Но сейчас на меня чёрными глазами смотрел милиционер и подозвал ближе.

– Ты – Таня?

Но мама возмущённо воскликнула, вытягиваясь перед ними, а ростом она была выше их, приземистых и толстоногих.

– Вы что, ребёнка будете допрашивать?! Тане двенадцать лет…

Строго говоря, двенадцать мне ещё не исполнилось, как и Платону семнадцать, мы с ним летние дети. Но они мне ещё прибавили:

– Скоро тринадцать, самый возраст, когда они начинают тайно от родителей сбегать на улицу.

Ну, мама сейчас им врежет, мы с Платоном, вообще-то идеальные дети, ничего без спросу не делали, учились, ни грубили, ни дерзили, всю работу по дому делали без напоминаний, на родительских собраниях мама слышала только похвалы… Так и вышло:

– Не говорите глупостей, ни на какую улицу мои дети не бегают! – возмутилась мама.

– Вы, гражданка Олейник, не кипятитесь, вы не знаете ничего, как и другие родители, которые утверждают, что у них самые примерные дети, а те в это время палатки громят.

– Какие ещё палатки?! – воскликнула мама. – Таня палатки громит?!

Мама сделала упор на слове «Таня», это получилось трагикомично, потому что я около них стояла как одуванчик под дубами и вообще делала вид, что мне невдомёк, что здесь происходит.