– Конечно, тебе понравится, – сказал я, прижимая девушку к себе и чувствуя, как уходит, растворяется усталость и на смену ей приходит благословенный жар в чреслах. – А потом, когда вода остынет, я сделаю тебе массаж, чтобы после езды на лошади у тебя не болели ноги.

– Сделай, господин мой, – шепнула девушка, – сделай что хочешь. Пожалуй, я начинаю жалеть, что родилась не в стране ромеев.

Одежда, которую оставила нам Петронилла, была очень простой, но прикосновение к телу чистой ткани было необыкновенно приятным. Альде досталась домотканая длинная юбка и туника, а мне – такая же туника и штаны. На полу лежали две пары сандалий с деревянными подошвами и кожаными ремешками.

– В этом балахоне я похожа на монашку, – недовольно сказала Альда, осмотрев себя. – На старую, сморщенную монашку!

– Почему на сморщенную? – удивился я.

– Ну, не знаю… Наверное, потому что я других не видела. Все они были старыми, с грязными руками и ногами, морщинистыми и злыми, как собаки.

– А я тоже похож на монаха?

– Ты? Нет… Ты не похож. У тебя лицо другое. Не бывает у монахов таких лиц. Простые монахи – это тупые деревенские парни, у которых в жизни только и радостей, что нажраться до отрыжки, напиться пива и добраться до задницы мальчишки-певчего.

– А аббаты?

– Аббаты…Они… – лицо Альды мгновенно стало злым, глаза сузились. – Не хочу о них говорить! Ты не похож на аббата, вот и всё!

– Ну и ладно, дьявол с ними, – я обнял девушку за плечи, – пойдём в комнату, наверное, скоро нас позовут на обед. Как ты думаешь, найдём мы обратную дорогу или придётся звать на помощь? Воистину, этот дом – как лабиринт Минотавра.

– Кто такой Минотавр? – немедленно заинтересовалась Альда. Пришлось объяснять.

Обедали мы втроём. Де Кастр встал во главе стола, а мы с Альдой заняли места напротив друг друга. Мне ни разу не доводилось участвовать в трапезах истинных христиан, и поэтому я опасался допустить какую-либо неловкость. Всё, однако, оказалось довольно просто. Епископ прочитал знакомую с детства молитву «Отче наш», только не по-гречески, а по-латыни, и вместо привычного хлеб наш насущный подавай нам на каждый день[2] сказал о хлебе пресуществлённом, который я понял как духовный хлеб учения, ведь Господь не даёт нам земного, съедобного хлеба, его нужно добывать в поте лица своего. Потом он жестом предложил садиться. Тут же к столу подошла женщина и подала де Кастру блюдо, накрытое белым полотенцем. Епископ откинул его, и комната наполнилась ароматом свежеиспечённого хлеба. Благословив каравай, де Кастр ловко разломил его на части и вручил нам с Альдой по куску этой своеобразной евлогии,[3] от запаха которой у нас уже текли слюнки.

[

Стол был накрыт довольно странно. На свежей белой скатерти без всякого порядка была расставлена разномастная посуда, казалось, собранная из разных домов – от лачуги подёнщика до графского замка. Рядом с потрескавшейся от времени деревянной миской красовался драгоценный серебряный кувшин восточной работы, украшенный драгоценными камнями, а простые глиняные тарелки стояли рядом с редкой оловянной посудой. Так бывает, когда в доме нет хозяйки, которая заботится о том, чтобы вкушать пищу было не только удобно, но и приятно. Впрочем, для нас этот обед был настоящим пиром, ведь впервые за много дней мы сидели за столом, у каждого была своя тарелка, и ели мы не пропахшую дымом, недоваренную кашу, а свежий хлеб с румяной корочкой. В большой миске в масле плавали оливки и дольки чеснока, которые полагалось брать особой ложечкой, были тушёные овощи (я не разобрал какие), варёная и жареная рыба. Ни вина, ни пива не было, вместо них против каждого стоял кувшин с медовой водой. Не было также и ножей.

Каждый выбирал себе еду сам. Утолив первый голод, Альда хотела что-то сказать, но де Кастр улыбнулся и приложил палец к губам. Мы поняли, что в его доме вкушать было принято молча.

Я хотел было подать Альде знак, чтобы она особенно не налегала на еду, в особенности, на хлеб с оливковым маслом, потому что оно могло сыграть с её желудком скверную шутку, но девушка догадалась сама и была умеренна.

Наконец, увидев, что гости сыты, де Кастр подал знак. Тут же появились две женщины, которые убрали со стола, оставив только воду и поставив блюдо с заедками, пахнущими мятой и мёдом.

– Ну вот, трапеза окончена, теперь можно и поговорить, – сказал де Кастр, откинувшись на высокую спинку стула. – Вам понравилась спальня?

– Она чудесная! – воскликнула Альда. – В ней так уютно, что не хочется выходить! Если бы у меня была такая, я бы ни за что на свете не выходила из неё!

Де Кастр рассмеялся:

– Но ведь это совсем простая комната, в ней нет ничего особенного. Однако мне приятно, что она тебе нравится. Будем считать, что она твоя. Твоя и… – де Кастр на мгновение замялся – и твоего мужа. Живите в этом доме сколько хотите.

– Скажите, отец мой, как получилось, что вы оказались в Тулузе? Ведь вы же не собирались покидать Массилию, я верно помню?

– Верно, не собирался. Но события пошли не в том направлении, что я рассчитывал, и пришлось менять планы. Похоже, всё решится здесь, в Тулузе.

– Что решится? – насторожилась Альда.

Де Кастр помолчал.

– Я отвечу на твои вопросы, донна, но сначала мне нужно поговорить с Павлом. Ты не против?

– Конечно! Мне уйти? – Альда сделала движение, чтобы встать из-за стола, но епископ остановил её.

– Не сегодня! Этот вечер – не для серьёзных разговоров. Время пока терпит, я чувствую это, а важные дела надо начинать ранним утром, когда разум ещё не отягощён дневными заботами. Давайте просто поболтаем.

– О чём же? – с любопытством спросила Альда.

– Ну, например, о Тулузе. Вы ведь никогда не бывали в этом городе, не так ли? Ни ты, Альда, ни ты, Павел? Вот и хорошо. Тогда я расскажу вам о нём.

Де Кастр налил себе медовой воды, отпил немного и заговорил негромким, размеренным голосом.

– Много лет назад Раймунд V, отец нынешнего графа Тулузы, вёл династический спор с Арагоном, и ему потребовалось доказать древность своего рода и независимость графства. И вот тогда-то граф приказал мне перерыть старые хроники и монастырские архивы с целью составить историю Тулузы и всего графства. Работа оказалась нелёгкой и потребовала гораздо больше времени, чем я думал, так что когда я её закончил, спор уже давно был разрешён, граф забыл о своём поручении и до самой смерти не вспомнил о нём. Так что вы будете первыми, кто ознакомится с результатами моих изысканий. Не пропадать же работе? Помнится, тогда я потратил на неё много сил и времени и был весьма горд результатами.

В незапамятные времена по землям Лангедока бродили языческие племена, которые римляне называли вольками. О них почти ничего неизвестно, за исключением того, что тектосагские, то есть ищущие крышу, вольки взяли да и основали на месте нынешней Тулузы поселение. Происхождение его названия хронисты объясняют каждый на свой лад. Одни утверждают, что, дескать, на языке вольков оно означало не то курган, не то петляющее русло Гаронны, монахи же считают, что слово Тулуза берет начало от имени Tholus, внука Ноя.

Когда на наши земли пришли римляне, они не стали воевать с вольками, а сделали их своими союзниками. Римляне вообще не любили воевать там, где можно было решить дело миром и золотом. Но в самой Тулузе римляне жить не пожелали, они построили свой укреплённый лагерь недалеко от городских стен.

Во II веке до воплощения Христа в Галлию вторглись тевтоны и выгнали римлян. Вольки переметнулись на сторону сильных, но вскоре поплатились за это. Римский консул Марий разбил тевтонов и вольков, а потом занял Тулузу. Понятно, что о дружбе речь уже не шла, и вскоре в Тулузе вспыхнул мятеж против римского гарнизона.

У Страбона я прочитал, что однажды вольки совершили набег на Дельфы и разграбили сокровищницу Аполлона, унеся пятнадцать тысяч талантов золота и серебра, но римский военачальник Квинт Сервилий Цепион отбил у них добычу. Драгоценности отправили в Рим, и серебро даже удалось довезти. А вот на легион, сопровождавший золото, где-то между Тулузой и Массилией напали, солдат перебили, а золото пропало. Цепиона в Риме обвинили в воровстве, лишили гражданства и отправили в ссылку, а волькское золото пропало неизвестно куда.