На зов Гийаберта вышел давешний молчаливый человек и жестом позвал Иакова за собой. Они скрылись за углом дома.

– Эта пара – один разговорчивее другого, – хмыкнула Альда.

– Брат Пьер хранит обет молчания, – пояснил де Кастр.

– Так он не слуга?

– Конечно, нет. У нас вообще нет слуг. Не смущайся, ты ничем не обидела его. Сегодня очередь Мишеля исполнять обязанности привратника, вот и всё.

– Так этот дом не принадлежит городскому приставу? – догадался я.

– Он куплен на имя пристава, но принадлежит городской общине, а я – её пресвитер.

– Значит, нам никуда не надо идти?

– Конечно, нет. Твоя комната давно готова, но мы не знали, что ты приедешь не один. Госпожа будет жить отдельно?

Альда покраснела и потупилась, а я сказал:

– Нет, святой отец. Альда – моя жена пред Господом.

– Я так и подумал, – кивнул де Кастр. – Входите же, не дело разговаривать на пороге.

После улицы, залитой светом южного солнца, я на несколько мгновений ослеп и остановился, ожидая, пока перед глазами перестанут вращаться радужные круги. Альда держала меня за руку, я слышал её учащённое дыхание. Постепенно зрение стало возвращаться, и я смог разглядеть сначала два узких окна в каменной стене, забранных массивными решётками, а потом и убранство помещения. Это был не то склад, не то лавка богатого купца. Большую часть комнаты занимали многоярусные полки, на которых громоздились тюки, мешки и пакеты. Пахло пылью, лежалыми тканями, пряностями, оливковым маслом и мышами. В комнате царила приятная прохлада. Де Кастр закрыл тяжёлую дверь, и стало тихо. Уличные шумы исчезли, а наши голоса звучали непривычно глухо.

– Все эти товары – для чужих и любопытных глаз, – пояснил он. – Мы не занимаемся торговлей, и я даже не знаю, что в мешках. Пойдёмте дальше.

Он снял с полки свечу и чиркнул кресалом. Прикрывая ладонью огонёк, епископ повёл нас в дальний угол, где была лестница, ведущая наверх.

Как и многие богатые дома в Тулузе, дом де Кастра имел узкий фасад, но был очень велик в глубину. Потом мы узнали, что к нему примыкала целая усадьба с хозяйственными постройками и двумя внутренними дворами, задняя стена одного из них выходила прямо на берег Гаронны.

В этом доме мы прожили довольно долго, и он навсегда остался в моей памяти как символ тепла, уюта, спокойствия и простого человеческого счастья.

В усадьбе жило много людей, но они часто сменяли друг друга, и лица многих из них стёрлись из моей памяти. Это были тихие, спокойные мужчины и женщины, молодые и старые, в богатой одежде или в обносках. Они скользили подобно теням, разговаривали шёпотом, и я никогда не слышал их смеха. Они не садились с нами за стол, но я видел их работающими в саду. На меня и Альду они не обращали внимания, как будто нас вообще нет. Кто они, зачем приходили и почему уходили, я не знал тогда, и не знаю сейчас. Знал де Кастр, но я не спрашивал у него, а сам он не рассказывал.

Вслед за хозяином мы вошли в большую комнату, в центре которой стоял накрытый белой скатертью стол, а вдоль стен выстроились лавки и сундуки.

– Это наша трапезная, – пояснил де Кастр. – но обед будет готов позже, и есть время, чтобы смыть дорожную пыль. У вас найдётся, во что переодеться? Нет? Так я и думал. Это ничего. Чистую одежду найдёте там, где будете мыться, а грязную оставьте, её постирают.

В комнату вошла пожилая женщина, поклонилась де Кастру и сказала:

– Комната для гостей готова.

– Ну, что ж, тогда – до ужина! – улыбнулся хозяин дома. – Сестра Петронилла проводит вас.

– Но… – начал я.

– Нет-нет-нет! Сегодня – никаких вопросов. Все серьёзные разговоры отложим на завтра.

Комната, в которую отвела нас Петронилла, была небольшой, но чрезвычайно уютной. Казалось, мы попали внутрь старинного сундучка. Деревянные, тщательно выскобленные полы, стены, обитые досками, низкий потолок, покоящийся на коричневых, почти чёрных от времени балках, небольшое окно. У дальней стены из-за полога виднелась кровать, у окна стоял маленький стол и два деревянных резных табурета – вот и вся мебель. За окном росло большое дерево, и солнечный свет, пробивающийся через листву, бросал на стены мерцающие блики. Пахло мокрой зеленью, старым деревом, воском и цветами – чьи-то добрые руки оставили на подоконнике свежий букет в глиняной вазочке. Альда откинула полог. Кровать была застелена чистым бельём, на подушках лежали полотенца. Она стала перестилать постель по-своему и под подушкой обнаружила полотняный мешочек.

– Что это? – удивлённо спросила девушка.

Я взял мешочек у неё из рук и понюхал.

– Травы. Лаванда, ромашка, вереск, зверобой, мята и что-то ещё. Многие верят, что они призывают добрые сновидения.

– Господи… – выдохнула Альда. – Я чувствую себя деревенской девчонкой, которую добрая фея перенесла в сказочный замок. Я не хочу уходить отсюда! Муж мой, давай останемся здесь навсегда? Ну, пожалуйста! Чтобы только ты, я, шелест листьев за окном и этот старый дом – наша крепость. Я так устала! Устала от мерзких, злобных рож, смрада, крови и смерти, от лязга оружия, ругани, липких взглядов похотливых самцов… Я не могу больше! Этот мир не для меня! Я хочу забиться куда-нибудь глубоко-глубоко, чтобы меня никто не видел! Эта комната – дар Господа. Ничего лучше в моей жизни не было и, наверное, не будет, я чувствую!

Девушка закрыла лицо ладонями и расплакалась. Я прижал её к себе и тихонько покачивал до тех пор, пока Альда не успокоилась.

Она подняла зарёванное лицо, шмыгнула носом и покаянно сказала:

– Прости мою слабость…

Я осторожно стёр слезинки с её щёк. Неожиданный срыв Альды меня не испугал и не расстроил. Во-первых, потому что наше путешествие оказалось воистину нелёгким даже для закалённого воина, не говоря о юной девушке. Во-вторых, женские слёзы близко лежат и быстро высыхают, а, в-третьих, прижимаясь ко мне, Альда сделала это так, чтобы я почувствовал все соблазнительные изгибы её фигуры.

Наши объятия затягивались и грозили перейти в нечто иное, но за дверью раздались шаги, сестра Петронилла деликатно постучала и, не входя в комнату, позвала:

– Пожалуйте мыться.

Прачечная занимала полуподвал с каменными полами, низким, сводчатым, покрытым копотью потолком и узенькими окнами, находившимися почти на уровне земли. Пахло застарелой сыростью и плесенью. Вдоль стен стояли лавки, корзины с грязным бельём, кадки и снадобья для приготовления щёлока. На одной лавке аккуратной стопкой была сложена чистая одежда, а на полу стояла пустая корзина для нашей, запылённой, которую следовало постирать. В центре комнаты возвышалась огромная кадка, наполненная на две трети водой. Я осторожно сунул в неё палец: тёплая! Предвкушая наслаждение, я скинул одежду, подтянулся и с головой погрузился в воду. На миг у меня перехватило дух. Воистину, это было счастьем! Вынырнув, я стёр воду с лица и взглянул на Альду. Девушка глядела на меня с ужасом.

– Чего ты ждёшь? Вода остынет! Раздевайся скорее и лезь ко мне. Здесь хватит места двоим!

– Но… но… Разве можно?

– Да почему же нельзя? Ты же купалась в реке!

– Так то в реке… Я слышала, что горячая вода опасна, от неё можно заболеть и даже умереть. Умыться или вымыть голову – это одно, но чтобы всё тело… У нас никто так не моется.

– А у нас так моются все! Говорю тебе, это совершенно безопасно и очень приятно! Или ты хочешь ходить грязной и пыльной?

Альда вздохнула и стала раздеваться. Конечно, нехорошо смотреть на женщину, когда она снимает одежду, но у молодости свои законы, а тело девушки было настолько совершенно, и двигалась она с таким изяществом, что я еле дождался мига, когда она, поджимая пальцы на холодном полу, подошла к кадке. Кадка для неё была слишком высока, но я легко поднял её и посадил на бортик. Девушка скользнула в мои объятья, я взял её за талию и присел. Альда взвизгнула и окунулась с головой.

– Ну, как? – спросил я, бережно отводя мокрые волосы с её лица.

– Не знаю… странно… – прошептала она. – Кажется, мне нравится…