«Я еще раз попробую Дорис завтра, хорошо? И мы будем поддерживать связь».
Вы бежите дальше. Дивайн хотела сказать Нейлору, просто беги вперед и дай мне попробовать. Выпьем как-нибудь, Шэрон, как насчет этого?
Может быть, что-нибудь поесть в клубах? Черная орхидея не так уж и плоха. Но что-то в глазах Шэрон, в том, как она держалась, стоя и наблюдая, как они уходят, заставило его понять: нет, в конце концов, это была не такая уж хорошая идея.
Съезжая с автострады, я слышу сирены и уже думаю: эй. все в порядке, сколько раз вы слышите это в этом городе днем и ночью? Это не должно иметь ничего общего с этим делом, ничего общего со мной.
Но чем ближе я подбираюсь к Фэйрлон-авеню, тем громче становятся вопли, причем не только полиции. Когда я замедляюсь на светофоре, мимо меня проносится машина скорой помощи, из-за чего транспорт, движущийся по перекрестку, сворачивает и тормозит. К тому времени, когда я прихожу домой, мой желудок сводит судорогой, и я знаю, что найду.
В пятидесяти ярдах от собирающегося фурора и мигающих огней я выруливаю на чей-то двор и начинаю бежать. Парамедики врываются в дом со всем своим снаряжением, полицейский в форме стоит на страже на тротуаре, а позади него двое его коллег протягивают знаменитую желтую ленту: «Место преступления, не переходить». / показываю полицейскому свое удостоверение личности и могу сказать, что он не собирается быть впечатленным, когда лейтенант Дейнс появляется на квадрате подстриженной лужайки перед домом, значок на лацкане черного смокинга, который он, должно быть, был одет, звонок прошел. Его черный галстук не застегнут и свободно свисает с воротника рубашки, и у него тот взгляд, который время от времени бывает у детективов отдела убийств, независимо от того, как долго они работают. Взгляд, который говорит, что как бы плохо вы ни думали, все может стать еще хуже. Подняв глаза, он видит меня и машет рукой.
Резник свернул за угол, чтобы отметить свое место, и отложил в сторону книгу Кэти Джордан. Пройдено немногим более двух третей пути, и количество трупов росло. Тот, кто убил Эйприл Рейглер в конце первой главы, похоже, прокладывал себе путь через друзей Эйприл по колледжу. Резник думал, что это тщательно продуманная завеса, серия ненужных в остальном преступлений, единственной целью которых было запутать расследование и увести полицию и грозную Энни К. Джонс по ложному следу. За его деньги ответ лежал ближе к дому. По его опыту, обычно так и было. Но он не делал ставку на это.
На кухне он включил радио и снова быстро выключил. Что такого во мне, Би-би-си, что первые несколько часов воскресного утра были так решительно посвящены тому, чтобы делать вид, будто ничего не изменилось с 1950 года?
От «Утро наступило» до «Призыва к доброму делу на этой неделе» казалось, что Бог все еще благосклонно пребывает на Своих небесах, и все, в мыслях, словах и делах, правы перед миром. Даже
«На твоей ферме», которому было позволено прерывать преимущественно религиозные программы, регулярно изображал одного из своих журналистов, сидящих за завтраком, состоящим из колбасы, бекона и яиц, с здравомыслящими добросердечными деревенскими жителями, которые, как Резник долгое время считал, существуют только в умах и брошюрах Английского Совета по туризму.
Часы над комодом показывали, что было еще меньше семи. Он не спал с половины пятого, не мог заснуть; заварил две кофейника и теперь собирался приготовить третью.
На этот раз ему предстояло тост и немного мармелада, который он купил на рынке Института женщин в МЖК А напротив Центрального полицейского участка. Удивительно сладкий и жидкий, такой, который всегда соскальзывал с лезвия ножа на руку, прежде чем ты надеешься намазать его на хлеб. Энни К. Джонс, как он знал, уже сделала свою тренировку под фитнес-видео Шер и стояла с цветными ручками перед гигантской белой доской, на которой она отмечала все значимые инциденты в своем текущем деле; стрелки соединения, кружить подсказки. Все, что Резник мог сделать, стоя там и ожидая, пока вода нагреется, это позволить кусочкам расследования крутиться внутри стиральной машины своего мозга. Перевернув тост, он улыбнулся, вспомнив, как все началось, одиночество бегуна средних лет с одним носком. Одна из загадок века, которую ни он, ни Энни К. Джонс так и не смогли разгадать, почему, когда вы сдавали в стирку шесть пар носков, девять раз из десяти, вам возвращали только пять с половиной пар? Линн? Влюблен в него? О чем, черт возьми, говорила Сара Фарли?
У Миллингтона и его жены был такой воскресный утренний распорядок: как только прозвучал сигнал тревоги, Миллингтон откинул свою сторону одеяла (гусиный пух John Lewis Partnership, приобретенный только после тщательного изучения его женой оценок комфорта и номеров в журнале Which?). ) и поспешите вниз, вернувшись примерно через пятнадцать минут с подносом, нагруженным чаем (Уэйтроуз органически выращенный Ассам), ломтиками свежего амбарного хлеба (за которым Мадлен стояла в очереди в «Бердс пекари» накануне), маслом (теперь, когда последние отчеты о диетах показали, что низкий уровень молочных продуктов был на самом деле полезен для вас, им разрешалось сливочное масло) и вишневое варенье Wilkin and Sons 'Tiptree'. Не варенье, законсервировать. А для Мадлен — «Мейл в воскресенье».
Миллингтон поставил поднос в центр кровати и приготовился залезть обратно, прекрасно понимая, что как бы осмотрительно он это ни делал, жена велит ему быть еще осмотрительнее.
— Осторожнее, Грэм, — сказала она. И, когда Миллингтон присоединился к ней в гармонии,
«Ты прольешь чай».
Мадлен оторвала от газеты спортивные страницы и передала их; когда дело было сделано, упражнение было таким: Грэм намазывал маслом хлеб, который он уже разрезал на две части; Мадлен сама добавляла варенье. Грэм наливала молоко в чашки, а она наливала чай, уже заваренный до хорошего цвета и крепости. Единственным случаем, когда он размешивал немного сахара, было на станции, когда он мог быть хорошим и уверенным, что Мадлен не смотрит.
