Грабянски рассмеялся: это была чистая спекуляция. У них не было сквита. — Я же говорил тебе, Чарли, в любое время, когда захочешь явиться с ордером, ты можешь обыскать мой дом сверху донизу. Все, что вы найдете, это репродукции открыток, может быть, странная фотография».

  «Хорошо, — сказал Резник, наклоняясь вперед, — но как насчет сейфа?»

  Кусок корочки от пиццы неудобно застрял у горла Грабянски; что-то в выражении глаз Резника заставило его теперь неуверенно, блефуют они или нет.

  «И всегда есть, — почти небрежно добавил Резник, — картины, украденные из Минобороны».

  "Что?"

  «Министерство обороны».

  — Я знаю, что это значит.

  — Всего пропало сто шестьдесят штук, хотя, конечно, мы не утверждаем, что все это из-за вас. Резник улыбнулся. «Всего один или два. Ваша торговая марка, я полагаю, вы бы сказали. Аккуратный, спланированный, осторожный. Кто-то, кто вошел прямо в здание министерства, офис генерального квартирмейстера, огромный, как жизнь. Один или два предмета ушли вместе с ним».

  « Сцена на побережье с рыбацкими лодками , — сказал Винсент, — это была одна из них. «Николас Мэтью Конди. Для меня это не имя, но, по-видимому, стоит около двадцати тысяч.

  — Ты знаешь, Ежи, кого Ярд пометил как продавца этой картины? — спросил Резник. — Твой друг Эдди.

  "Эдди?"

  «Эдди Сноу».

  Грабянски взял свою чашку кофе и осторожно отхлебнул из нее, думая о том, чтобы работать сверхурочно. За столом рядом с ними четыре азиатки из соседней общеобразовательной школы спорили из-за домашнего задания по немецкому языку, наполняя воздух вокруг себя табачным дымом и смехом. Женщина средних лет с озадаченным лунообразным лицом ребенка сидела со своим опекуном, наматывая узкий шарф на пальцы и вокруг них, казалось бы, бесконечным узором, чай и тосты рядом с ней нетронуты. За стеклом сидели одинокие мужчины и женщины со своими собаками или детьми, а мужчина в мягких велосипедных шортах и ​​темно-бордовой толстовке кричал в свой мобильный телефон.

  «Ежи, — сказал Резник, — у нас есть время, места, ты и Эдди, а не просто времяпрепровождение».

  «Знакомство, вот и все. Кто-то, кого я только что встретил. Насколько я слышал, он заработал деньги на музыкальном бизнесе».

  «Заработал деньги на продаже украденных и поддельных произведений искусства, — сказал Резник. — У отдела искусств и антиквариата в Ярде список длинный, как твоя рука. Большой бизнес. Национальные сокровища. Что-то, к чему относятся серьезно. Можете поспорить, Ярд работал над этим долгое время. Когда они соберутся воедино — а они будут рядом — кто-то будет падать надолго».

  Грабянски хотел, чтобы Резник не продолжал в том же духе говорить о тюрьме; он сидел в тюрьме, и Резник был прав, он ненавидел это как ничто другое. Потеря большинства вещей, которые были ему дороги, пространства, света и воздуха.

  — Это припадок, Чарли, — сказал он. — Вот и все. Он не звучал убедительно, даже для себя.

  Резник улыбнулся, почти ухмылкой, удивив Винсента тем, насколько он наслаждался ситуацией, даже смаковал ее. — По дороге сюда мы заехали к твоему приятелю Грайсу в Линкольн. Что-то вроде утреннего пробуждения, хотя к тому времени, как мы пришли, он чистил свою камеру уже целый час. Просили запомниться вам, естественно. Гори в аду, что-то в этом духе, не так ли, Карл?

  "Закрывать. Любовь не потеряна, это было ясно».

  — До сих пор всегда отказывался продать тебя, Грайс. Даже после того, что ты с ним сделал. Такой злодей, старомодный, это в его воде. Укоренившийся. Никогда не трава».

  — Видно, что ты больше ничего не видишь, — сказал Винсент, — разве что по телевизору.

  — Но теперь, когда мы объяснили ситуацию, он может найти способ оказать нам небольшую помощь. Что угодно, лишь бы не заниматься в остальное время; никакого условно-досрочного освобождения, ему может грозить еще три года». Резник посмотрел Грабянски прямо в глаза и не отводил взгляда, пока тот не моргнул. «Он не хочет этого. И ты знаешь, Ежи, сколько работы он мог бы устроить у твоей двери. Даты, адреса, время. Несмотря на то, что он не самый умный из людей, память Грайса, кажется, работает на славу.

  Грайс, думал Грабянски, этот скользкий маленький засранец, он видел, как тот делает все, что они говорят, и даже больше.

  «Эдди Сноу, — сказал Грабянски, — вы хотите, чтобы я его подставил».