Высокая, рыжеволосая, в длинном свободном струящемся платье, она села за рояль и какое-то время ерзала на высоте табурета. Еще до того, как она начала играть, ее пальцы колебались над клавишами, Резник заметил размер ее рук. Затем, без представления, она начала «I Should Care». Сначала почти почтительно, протирая мелодию по краям, нащупывая новый путь к мелодии, которую она, должно быть, играла — и Резник слышал — сто раз. Десять минут спустя, когда она испробовала все вариации, левая рука, наконец, сделала такой шаг, который заставил бы Джеймса П. Джонсона или Фэтса Уоллера сиять от удовольствия, она закончила под рев недоверчивых аплодисментов.

  И остановился, закрыв глаза, ожидая, пока тишина возобновится. На этот раз это был медленный блюз, построенный из самых простых паттернов и ослепительно демонстрирующий контрапункт, который напомнил Резнику старый альбом, который он купил у Ленни Тристано — «Комплекс до-минор», «Комплекс соль-минор» — боп в сочетании с Бахом. . После этого она явно почувствовала себя достаточно расслабленной, чтобы говорить, и проиграла два набора стандартов и оригиналов, которые быстро привлекли внимание публики и Резника.

  К тому времени, как несколько часов спустя он снова вышел в лондонскую ночь, он знал, что находится в присутствии чего-то — кого-то особенного.

  Я должен волноваться , слова пришли к нему, я должен позволить этому расстроить меня . Когда он набрал номер Ханны из телефонной будки на углу, автоответчик был выключен, и он звонил, звонил, звонил, пока он не прервал связь большим пальцем.

  Четырнадцать

  Резник просидел там не дольше, чем оторвал крышку от своей первой чашки кофе, когда увидел Джеки Феррис, приближавшуюся с противоположного угла площади. Этим утром на ней был коричневый плащ, расстегнутый поверх ржаво-красного хлопкового свитера и синих джинсов. Черно-белые Nike на ногах.

  Это было ухоженное место, окруженное перилами, цветущими кустами и деревьями; цветочные клумбы обозначали периметры скошенной травы. Столовая представляла собой невысокое сборное здание в северо-восточном углу, мощеный полумесяц перед ним, усеянный столами и стульями. Со всех сторон красные и зеленые автобусы тянулись друг за другом в плотном утреннем потоке машин, а тротуары были заняты людьми, направлявшимися на работу.

  — Значит, вы нашли его в порядке?

  "Без проблем." Рассел-сквер находился менее чем в десяти минутах ходьбы от отеля Резника.

  Джеки кивнул на свою чашку. — Готов к другому?

  "Еще нет."

  Резник откинулся на спинку металлического стула и стал ждать; кофе был немного горьким, но, по крайней мере, крепким. Джеки снова появилась со своей полистироловой чашкой и двумя ломтиками тостов на бумажной тарелке. Прежде чем попробовать тост или кофе, она закурила сигарету.

  — Так как прошла прошлая ночь?

  "Отлично."

  «Наслаждаетесь джазом?»

  "Очень."

  Глядя, как Джеки Феррис откусывает свой первый кусочек, Резник пожалел, что не заказал себе тост.

  «Знаете, я кое-что читал о ней. Джессика Уильямс, верно? Один из таких журналов. Взял ее - что? — за двадцать лет до того, как она смогла получить какое-либо должное признание. Она играла в этих барах, где-нибудь в Калифорнии — Сакраменто, кажется, так было сказано — просто ждала перерыва. В любом случае, судя по тому, что я читал, ее удерживал не только тот факт, что она была женщиной. Тем более, что она была лесбиянкой». Она посмотрела через стол на Резника, слегка прищурившись из-за очков. — Она что-нибудь поняла из этого прошлой ночью?

  Резник покачал головой.

  — И ты бы не догадался, ты не мог сказать по тому, как она играла?

  — Не понимаю, как.

  "Нет."

  Джеки потушила недокуренную сигарету. — Знаешь, иногда легко быть обманутым. Вы смотрите на кого-то вроде kd lang, который бесчисленное количество раз заполняет Wembley Arena, и думаете, что все изменилось, но на самом деле это не так. Я не знаю, но сколько там джазменок, женщин, которые действительно добились успеха, пробились наверх? Не певцы, а музыканты».

  Барбара Томпсон, Кэти Стобарт, Мэриан МакПартленд — конечно же, Мэри Лу Уильямс, Мельба Листон — та японская пианистка, имя которой он никак не мог вспомнить. «Не так много, — сказал Резник.

  — Мужской мир, а, Чарли? Даже сейчас."