Четверть второго: он никак не мог знать, придет Эдди Сноу рано или поздно.

  На низких скамьях справа от Грабянского двое пожилых мужчин из Польши или Украины играли в шахматы; женщина с поразительно седыми волосами и в очках, свисавших с ажурной цепочки, громко рассказывала своему спутнику о недавнем визите в Берлин и о удручающем наследии ГДР; Вдали от того места, где сидел Грабянски, пара лет под тридцать, вяло женатая, но не друг с другом, держалась за руки поперек деревянного стола с особой безнадежностью тех, для кого счастье было воспоминанием о сырых днях в Уэймуте или Суонидже, гостиничных номерах. в котором пахло дезинфицирующим средством и был счетчик на газ.

  Он уже собирался выпить вторую чашку кофе, когда худощавый мужчина с редеющими коротко остриженными волосами толкнул дверь в сад. Блестящие кожаные брюки обтягивали худые ноги, серая кожаная куртка до бедер свободно свисала поверх черной футболки, плотно облегавшей его ребра. Несмотря на почти полное отсутствие солнца, он был в солнцезащитных очках.

  "Джерри?"

  Приподнявшись, Грабянски протянул руку.

  "Эдди. Эдди Сноу. Вот, позволь мне это записать.

  Его тарелка была заполнена сосисками и беконом, жареными помидорами, жареным хлебом и яичницей-болтуньей, которая слишком долго простояла. — Лучшая еда дня, верно? Сноу зубами разорвал два пакетика коричневого соуса и вылил содержимое на скручивающийся хрустящий хлеб. — Между мной и моими артериями, а? Под темными очками Сноу подмигнул. «Хотите получить что-то большее для себя, вперед. Я собираюсь застрять на этой стоянке, пока не стало холодно».

  Грабянски кивнул, отодвинул стул и решил подождать.

  В первый раз, когда он встретил Эдди Сноу, он сам и Мария Рой огрызались друг на друга в зале вылета в аэропорту Орли, бросившись в сторону романтики, которая была слишком рассчитанной и слишком запоздалой. Эдди Сноу пил шампанское и поглощал пакеты с жареным в меду арахисом, которые он унес с собой с последнего рейса. «Пару дней в Кельне», — сказал он им. «Всего два дня, и я заработал столько гребаных денег, что голова пойдет кругом, если их сосчитать. Вот, выпейте еще этого шампанского, а?

  — Чем ты занимаешься? — спросила Мария, осторожно касаясь его запястья и предлагая свой стакан. Деньги всегда были великим афродизиаком, когда речь шла о Марии.

  — Все, — рассмеялся Эдди Сноу. «Немного того и сего. Просто обо всем. Вы знаете, как это бывает."

  Он пожал руку частному коллекционеру, чьи основные приобретения до этого момента были американцами двадцатого века; четверть миллиона за картину, написанную маслом на картоне, с изображением бывшей больницы для хронических душевнобольных в Далстоне. Один из многих, сделанных художником во время его путешествий на восток и запад вдоль линии Северного Лондона. Сноу купил его по дешевке у больной британской рок-звезды, у которой когда-то были хиты на лейбле, созданном Сноу в те бурные дни любви и торговли, когда Virgin Records была складом недалеко от Портобелло и дырой в стене. Магазин на Слоан-сквер.

  Эдди Сноу был не так молод, как выглядел; солнцезащитные очки в стороне, это было видно вокруг глаз.

  В середине трапезы Сноу достал из кармана пиджака пачку «Мальборо» и закурил. — Итак, Джерри, что случилось с женой того телевизионщика, с которым ты трахался? Задница на ней, как пижама у Папы.

  Вместо ответа Грабянски сунул на стол конверт и достал из него две полароидные фотографии. Используя средний и большой пальцы, он повернул их так, чтобы Сноу могла видеть.

  — Сразу к делу, а, Джерри. Я люблю это." На фотографии слева показан пейзаж, типичная сельская английская сцена; пасущиеся овцы под неосторожным взглядом жующего солому юноши, позади аллея деревьев.

  Второй был столь же необычным, сколь и обычным. Солнце, яркое и тусклое, опускалось сквозь облака над простором земли, пурпурно-коричневой, которая могла быть то вересковой пустошью, то полем. Деревья стояли редко на неясном горизонте.

  Именно эту фотографию подобрал Эдди Сноу и повернул к свету. Через долгое мгновение его лицо расплылось в улыбке.

  — Задержал меня на минутку. Он заменил полароид. « День отъезда : учеба, не так ли? Не настоящее».

  Грабянски ждал.

  — Зрение к тому времени начало портиться, бедняга. Либо так, либо он получил DT.

  Воробей, извращенно храбрый, склонил свою грифельно-серую голову к куску шкурки от бекона и едва не промахнулся из-за своих усилий.

  — Так что ты здесь говоришь, Джерри?

  "Я ничего не говорю."