«Попозже».

  "Мне жаль?"

  «Адрес Джейн, вы узнали позже, какой он был».

  "Что ты говоришь?"

  — Я хочу сказать, мистер Сперджен, что если бы вы каким-то образом не связались с Джейн Петерсон, она бы никогда не позвонила вам в «Дрейхорс» на Ньюмаркет-роуд, всего в десяти минутах езды от здесь, в тот день, когда она исчезла. Ровно за неделю до того, как ее нашли мертвой.

  Сорок три

  По пути Фарон почти не разговаривал. Без макияжа лицо, выглядывающее из окна мини-кеба, казалось даже моложе своих девятнадцати лет. Хокстон, Хаггерстон, Хакни, Бетнал Грин, Лондон Филдс: все ее амбиции заключались в том, чтобы уйти от этого, а не вернуться назад.

  Для Грабянски это было чуждо. В тот момент, когда он прошел - где? — Угол Хайбери? Стэмфорд Хилл? — в ту минуту, когда он пересек эту неопределимую границу между Севером и Востоком, он почувствовал, что соскальзывает в мир, которого он не знал и которого если не боялся, то, по крайней мере, опасался. Обувь со скидкой и восстановленные велосипеды, модные часы и сшитые на заказ костюмы, лайкра в сорока пяти стилях по цене 14,95 метра, рубленая селедка, дешевое карри, бейглы с соленой говядиной, вяленая соленая рыба, свиное мясо. рысаки, свиные хвосты в мешочке по 99р. Должна быть стена, подумал Грабянски; наверное был.

  Водитель повернулся и сказал через плечо, и Фарон ответил ему. Уже недалеко.

  Грабянски где-то читал, вероятно, во время Whitechapel Open, что в этой части Лондона живет больше художников, чем во всем остальном городе, вместе взятом. Студии в домах, старые пекарни, пивоварни, которые закрылись слишком рано для бума; студии в арках под железнодорожными путями, которые все еще пересекались от Стратфорда и Бромли-бай-Боу до Уиллесден-Джанкшн и Кенсал-Грин. Слоан бывал здесь раньше большинства из них, он тоже не был его родным домом, к югу от той реки, но именно здесь он написал свои первые серьезные картины после окончания художественной школы, именно здесь, если годы, проведенные в Штатах, были забыты... в основном они были - он остался.

  Такси подъехало к ряду высоких зданий с плоским фасадом и широкими каменными ступенями, ставшими гладкими в центре от эксплуатации и времени.

  Грабянски велел водителю подождать и вышел вслед за Фароном на широкий тротуар. Собака без ошейника, которая раньше обнюхивала мусорные баки, сложенные внутри низкой стены, вместо этого подошла и обнюхала их. Рассеянно Фарон погладил его по голове.

  "Который из?" — спросил Грабянски.

  Она указала. "Конец."

  Там были ступеньки вниз в подвал, ступеньки вверх. Мусорные ведра в стороне, пространство перед входом было заполнено пластиковыми и бумажными обломками случайных прохожих, старой дымовой трубой, которую кто-то засыпал землей, но в которой ничего не росло, несколько бутылок и одна или две банки.

  Поднявшись, Фарон позвонил. Через некоторое время они услышали музыку, а затем шаги, быстрые и тяжелые, на лестнице. Слоан отдернула засов и распахнула дверь, глядя наружу. Он был одет в тот же комбинезон, в котором Грабянски видел его раньше, тот же вопрос в его сильных голубых глазах.

  — Какого хрена ты его привел? — спросил Слоан.

  Осторожно Фарон открыла глаза. — Он спросил меня, — сказала она.

  Слоан фыркнул и провел рукой по лицу. Грабянски он сказал: «Теперь ты здесь, я думаю, тебе лучше войти внутрь».

  Последним звуком, который Грабянски услышал перед тем, как Слоан захлопнула дверь, был стук каблуков Фарона по тротуару, когда закрылась дверца кабины.

  На каком-то этапе весь верхний этаж был обнажён, очищен до штукатурки и досок, от штукатурки до грубого кирпича. Краска была в пятнах и размазана по полу и самой дальней стене. На металлических полках было свалено множество кистей, мастихинов и красок, пачки бумаги, высыпавшиеся из коричневых, неплотно перевязанных папок, книги, иллюстрирующие работы других художников, каталоги, коллекция пластинок с погнутыми и порванными обложками. Два четырехфутовых динамика, приподнятые над полом на кирпичах по обеим сторонам комнаты, воспроизводили хриплый, аритмичный звук, который, по мнению Грабянски, мог быть чем-то вроде абстрактного джаза, но ничего подобного он раньше не слышал.

  Холсты разных размеров хаотично прислонены друг к другу вдоль стен; на мольберте у дальнего окна стояла незаконченная работа маслом, которую Грабянски признал в стиле Уильяма Стотта из Олдема. Однажды Грабянски украл один, небольшой морской пейзаж, у частного коллекционера в Лидсе.

  Над всем этим возвышался, постоянно привлекая внимание Грабянского, один огромный холст, шире и выше, чем размах двух мужских рук, вытянутых и связанных внутри отдельно стоящей деревянной рамы. Пылкая и кричащая, краска толстым слоем лежала цветными листами, ярко-красными и пурпурными, перекрывающимися кристально-синим. Ближе можно было увидеть места, где более ранние попытки были соскоблины и замазаны, соскоблины и замазаны, пробиты, выдолблены и избиты ближе к видению художника.