На миг единственной реальностью стал водоворот, который тянул вглубь, в неизвестность. Вдруг его хватка ослабла, все затихло и ее выбросило на поверхность, словно мячик. Хватая воздух ртом, Санара осела на кровать и потеряла сознание.

Диалькин переложил дочь на небольшую кушетку и накрыл одеяльцем. Он подошел к кровати и привел в чувства сеньора Наваса. Мужчина сел, поморщился и потряс головой.

– Болит?

– Немного, – ответил мужчина и посмотрел на лежащую рядом жену.

– Как я и обещал, с вашей супругой все в порядке, – сказал Диалькин. – А ваша головная боль скоро пройдет.

Он подошел к кушетке, плотнее укутал дочь и взял на руки. Сеньор Навас встал, пошатнулся и вновь оказался на кровати. Слегка осоловелыми глазами он посмотрел на Санару.

– Что с ней?

– С ней тоже все хорошо, – ответил Диалькин, подходя к двери. – Издержки профессии, если угодно. Вам лучше, все же, отдохнуть.

– Увидимся вечером в ресторане?

– Непременно.

Дверь за гостями беззвучно закрылась.

Пако Навас сделал глубокий вдох и снова попытался встать, но слабость не отпускала. Только сейчас его взгляд упал на руку жены и, не веря глазам, он осторожно коснулся каждого пальца. Его рука погладила ее запястье. Прежнее изящество вернулось, и хотя кожа не обрела былой нежности, он точно знал, что болезнь ушла, а с ней и боль. Он замер, изучая спокойное лицо супруги. Память уносила в прошлое. Он улыбнулся, сморгнул, и одинокая слеза покатилась по его щеке.

Урсулы в купе не оказалось, когда Диалькин принес Санару, и он благодарил всех святых за это. Аккуратно переодев дочь в пижаму, он снова закутал ее в одеяло и оставил на кровати, готовясь к долгому разговору с супругой.

На разговор это походило мало, скорее шипение двух диких котов раздавалось из купе. Диалькин знал, что ближайшие часы и выстрел пушки не разбудит дочь, но внятно объяснить это жене не смог. Она начала его упрекать во всех смертных грехах, и делала это шепотом – боялась разбудить Санару. Он оправдывался и успокаивал ее и конечно тоже шепотом, хотя не мог понять почему. Вскоре накал диалога превратил шепот Урсулы в грозное шипение, на что он шипел в ответ, но как-то неуверенно, а спустя время его ответное шипение стало редким и каким-то забитым.

Урсула провела тяжелую ночь. Она засыпала ненадолго, а когда просыпалась, начинала молиться. Она ходила по купе, бросала гневные взгляды на мирно спящего мужа, подсаживалась к окну, вновь возвращалась к дочери, трогала ее прохладный лоб и теплые руки. Ей владели страх, отчаяние, и злость на Диалькина, который спокойно спал, будто, ничего не произошло, и волноваться не о чем. Лишь ближе к утру, она провалилась в сон.

Когда поезд прибыл в Новосибирск, Далькин не стал будить жену. Он объяснил сопровождающему, что на экскурсии они не пойдут по причине легкой мигрени у супруги.

Урсула проснулась, когда поезд покидал город. Она привела себя в порядок и, не зная, что делать дальше, просто устроилась у окна. Она с равнодушием наблюдала, как окраины города постепенно сменял лесной пейзаж, и нервно покусывала губу. Диалькин сидел напротив и читал книгу. Она изредка косилась на кровать, где спала дочь, переводила сердитый взгляд на мужа и снова поворачивалась к окну. Он украдкой смотрел на жену, его губ касалась печальная улыбка, и взгляд вновь возвращался к страницам книги. Конечно, она сердилась. Прошли сутки, с тех пор, как они с Санарой вернулись от четы Навас, а дочь все еще спала. Испуганной матери не объяснить, что все в порядке, никакие уговоры не помогут.

– Как ты мог, – процедила Урсула. – Взрослый человек, толкаешь свое дитя на такое. Она могла погибнуть.

– Я был рядом. С ней ничего бы не сучилось.

– А это, это, что такое. Господи! А если она не проснется?

– Милая, любимая, в сотый раз повторяю, она просто спит и скоро проснется. Ее организм должен восстановиться. Мой отец рассказывал, что после того, как я впервые погрузился в живу, проспал трое суток.

– А если она проснется и будет, потом, всю оставшуюся жизнь улыбаться и пускать слюни? Ты такой вариант обдумал, когда заставил ее лечить эту старуху? Она не ты, она из этого мира!

– Ну, посмотри, я жив и здоров.

– Жив? Возможно, – процедила Урсула. – Здоров? Ой, сомневаюсь.

– А ты жестока.

– Клянусь, если она не проснется… – скрипнула зубами Урсула, но не успела закончить.

– Что за шум, а драки нет? – раздался хриплый голос Санары.

– Котенок, – выдохнула Урсула и бросилась к дочери.

Санара пыталась выбраться из-под одеяла, ворочалась и елозила ногами, пока голые пятки не выскочили наружу. Урсула упала на кровать, сгребла дочь, прижала к груди и целовала, целовала и плакала.

– Больше никаких… – шептала она. – Больше никогда. Ты слышишь?

Санара фыркала и пищала, уворачивалась от поцелуев. Наконец, Урсула успокоилась и отпустила дочь. Диалькин сначала не понял, сама ли она пришла в чувства или ей помогла Санара, но по хитрому взгляду дочери стало ясно, что маленькая шкодница все-таки применила свой талант.

– Мам, я есть хочу.

– Конечно, котеночек, – произнесла Урсула и быстро покинула купе.

Она вскоре вернулась, а спустя минут десять в дверь постучали, и миловидная девушка в белоснежной сорочке и небесно синем жилете поставила на столик красного дерева, серебряный разнос. Она не произнесла ни слова, а просто поклонилась и исчезла, словно ее и не было. На столике остались две тарелки накрытые крышками, супница, расточающая аромат куриного бульона, салатник с нарезанными свежими овощами, большой чайник и тарелки с круассанами и вафлями.

Санара подсела к столу, с удивлением, изучая поле предстоящего боя. Ей показалось, что тарелок слишком много и они очень большие. Однако отступать она не умела, и картинно сглотнув слюну, сняла крышку с первой тарелки и звучно вдохнула тончайший аромат лосося запеченного под сыром с зеленью.

Урсула вернулась на свое место и с умилением стала наблюдать за дочерью. Диалькин делал вид, что усердно вчитывается в строки Михаила Булгакова, хотя вся семья знала, что он читал “Собачье Сердце” не один раз. Конечно же, в действительности, он украдкой следил за своими девочками.

Санара тем временем вытянула ручки вперед, пошевелила пальцами, словно разрабатывала их перед сложной операцией, взяла вилку, нож и звучно чиркнула ими друг о друга.

– Доча, ну, что ты делаешь? – прыснула Урсула.

Санара хитро глянула на мать, замахнулась и резко погрузила оба прибора в нежную рыбу. Диалькин дернулся, но не услышал звука треснувшей тарелки, словно ребенок долгое время оттачивал это движение.

– Ха, испугались? – хохотнула Санара и спокойно принялась разрезать лосося на небольшие кусочки.

Справившись с рыбой и куриным бульоном, она с грустью посмотрела на круассаны и поняла, что больше в нее не влезет. Санара откинулась на спинку стула, погладила себя по животу и посмотрела на мать.

– А можно круассаны и вафли оставят? Я вечером их съем, – сказала она и зевнула.

– Конечно, котенок, – ответила Урсула и только теперь взялась раскладывать остатки кушанья себе и мужу. – Мы их даже трогать не будем, ни крошечки, все тебе останутся.

– Клева, – сказала Санара, широко зевнула и спрыгнула со стула. – Чего-то спать хочется.

Урсула удивленно посмотрела на мужа.

– Все хорошо, – произнес Диалькин. – Поспали – поели, поели – поспали. Она входит в нормальный режим.

Санара тем временем, забралась на кровать и, как бабочка в кокон, закуталась в одеяло. Урсула покачала головой, в ее взгляде мелькнули молнии, но она промолчала. В ответ Диалькин сложил руки в мольбе, потряс ими и коснулся своего лба. Вся пантомима происходила в абсолютной тишине. Напоследок она погрозила ему пальцем и спокойно принялась за салат. Он скорчил обиженную мину, взял столовые приборы и последовал примеру супруги, прислушиваясь к мирному сопению дочери.