– Вот уж точно нет, – дружелюбно ответила Рейнис. – Я бы, к примеру, обязательно избавилась от вот этой башни, – она кивнула головой, пока они продолжали путь, – и я бы сменила ворота, и перекрасила их в кроваво-красный, так, чтобы не было видно тела, когда их будут выносить.
Робин разразилась громогласным хохотом, а бедная Касс побледнела, кроме той части ее лица и шеи, что была обезображена серой хворью. Куда бы не ходила эта девочка, люди смотрели на нее и шептались ей вслед, выздоровела она или нет, и когда такое случалось, они могли быть уверены, что рядом появится Робин, крича: «Вам есть что сказать о моей сестре?» дополняя вопрос трепкой.
Рейнис всегда хотелось младшую сестру, когда она была маленькой. Она любила Эйгона, ее братишку Эгга, конечно, но часть ее всегда с завистью наблюдала за ее кузинами Песчаными Змейками, желая такого же свойства. Девочки лучше понимали других девочек. Они с Эйгоном всегда были дружны, но он никогда не мог понять что-то, как могла бы сестра. Он был мальчиком, он был королем, он выглядел как Таргариен. Их жизни должны были стать разными в итоге, им приходилось разойтись. И все же не было смысла просить о сестре мать, потому что у нее не было отца. Она полагала, что у нее остались совсем смутные воспоминания о Рейгаре – она помнила певшего ей мужчину, голосом мягким и чистым, как снегопад – но не более того. Ее двоюродный дед Левин и дядя Оберин, и даже старый Джон Аррен, все они были ей отцами, каких она могла только хотеть. Но ни один из них не мог подарить ей сестру.
Когда она подросла, незадолго до ее двенадцатого дня рождения, мать поговорила с ней один на один о ее отце, о наследии, что он им оставил, объяснила, что он сбежал с Лианной Старк и спровоцировал восстание вовсе не из пустой похоти, а потому что считал своим долгом произвести на свет третьего ребенка, вторую дочь, Висению. После этого Рейнис никогда больше не мечтала о сестре. Новость о том, что ее отец подумывал выдать ее замуж за ее брата однажды не шокировала ее до конца, учитывая историю их семьи, но мысль о том, что она была просто пешкой в какой-то великой игре всегда раздражала Рейнис.
Но в конце концов, именно пешкой она и была, в пророчествах или нет. Может она не была сказочным вторым пришествием самой королевы Рейнис, она все еще была Таргариен, и ее жизнь ей не принадлежала. Ее пообещали Берону Старку еще до того, как он был зачат, и что было еще отвратительнее, чем мысль, что ей придется выйти за мальчика младше нее на три года, глубокого ребенка, который в своей короткой жизни покидал Север от силы дважды, это было то, что она совершенно точно не могла воспротивиться этой партии, потому что ценой был мир, и так все было устроено, и только дурак будет ждать чего-то иного. Она никогда не выйдет замуж по любви, не сможет сама выбрать себе мужа, не сможет оставаться незамужней до двадцати лет, и…
Наверное, было бы легче, если бы Берон был уродливым, тупоголовым, жестоким или распутным. Он таким не был, и он не был глуп, она просто вела себя как ребенок. Он был юным, гордым и северянином, и у нее не было настоящих причин ненавидеть его или просто испытывать антипатию. Если бы она не была с ним помолвлена, она думала, что они может быть даже стали бы друзьями. Они не были друзьями. И они не были врагами, просто это было так ужасно неловко, смотреть сверху вниз на мальчика, который, когда она его встретила, едва доставал ей до плеча, и думать, что она принесет ему клятвы у чардрева и будет делить с ним постель. Это было неприятно.
О, бедной Рейнис неприятно, сердито подумала она, когда наконец пришло время спешиваться, и она впервые заметила свою мать, брата, Визериса, дядю и его возлюбленную, его дочерей – бедной Рейнис неприятно, вы только посмотрите, ну давайте же все отменим, помолвим ее вместо того с прекрасным дорнийским рыцарем, чтобы она остаток дней только и делала, что скакала по пляжам и ела апельсины и персики. Ее родной бабушке пришлось выйти за собственного брата. Ее мать вышла за человека, который едва не погубил их всех своими снами. Она должна была быть благодарна, что обстоятельства не были более жестоки.
Но она не была благодарна, не была радостна, не была скромна. Рейнис совсем не такая, и она знала, что была бы лучшей дочерью, лучшей сестрой, лучшей женой, если бы была, но она вряд ли могла себе лгать. Вместо того она улыбнулась, не стала делать реверанс, а широко раскинув руки, обняла мать, которая чуть вздрогнула от того, как крепко это было, как всегда, прежде чем опустить руки на талию Рейнис в старой уютной манере, и хотя Рейнис было уже семнадцать, и она была слишком взрослой, чтобы цепляться за юбки матери, прошло пять месяцев с тех пор, как они виделись в последний раз, со всей этой поездкой в Солнечное Копье и медленное возвращение с остановкой в Штормовых Землях.
– Никаких слез? – поддразнивающее спросила она. – Матушка, да твое сердце окаменело с возрастом?
– Оно не каменнее твоего, – нежно ответила мать, положив руку на горячую щеку Рейнис. – Ты должна была вернуться в Королевскую Гавань три недели назад, дочка.
– Штормы, – со смехом отмахнулась Рейнис, но все же почувствовала укол совести. Она делала все, чтобы задержать свое возвращение, потому что, когда она уедет снова, она уже не вернется. Она не поедет никуда, кроме Винтерфелла, а оказавшись там, она знала, что не сможет уехать, пока не выйдет замуж, не ляжет с мужем в постель и не родит собственного сына Старка. Или дочь. Может быть она нарожает Берону только дочерей. Это одновременно развеселило и встревожило. Север может быть и считался столь же диким и необузданным, как Дорн, но это не был Дорн.
И все же, она скорее окажется в могиле, чем позволит хоть кому-то отказать ее дочери в том, что ее по праву. Рейнис получила то же образование, что и Эйгон. Она могла читать, писать и говорить (очень плохо) на высоком валирийском и немного на ройнарском. Она могла складывать, вычитать, умножать и делить, и даже пробовала силы в геометрии. Она знала историю и географию, и она много путешествовала. Она ездила верхом не хуже многих мужчин, знала, как держать меч и лук. Она играла на арфе и красиво пела, и она могла танцевать, пока ноги не заболят и отнимутся. Она никогда не считала, что они не равны, пока однажды она не расцвела, и поняла, что ей придется уехать и стать женой маленького мальчика, и жить и умереть на беспощадном Севере.
Она знала, что ее улыбка была не слишком радостной, когда она обняла Эйгона, но понадеялась, что он не заметил. Во всяком случае, он был рад ее видеть. Его всегда трудно было понять, ее уравновешенного, задумчивого брата. Он уже был почти шести футов ростом – и в первый раз она посмотрела на него и не увидела в нем беззубого мальчика с ямочками на щеках и серебристо-золотистыми локонами, которые невозможно было пригладить. Он выглядел как король, наверное.
Потом она поймала взгляд Оберина, и он едва не сбила ее с ног, и она поцеловала Элларию в щеку, поддразнила девочек и пообещала разные подарки и сладости из Бронзовых Врат. Старшей из дочерей Элларии, Элии, названной в честь ее матери, было теперь двенадцать, и она была уже выше и нескладнее, чем она ее помнила. Уже достаточно взрослая, чтобы путешествовать со своей матерью. О, если бы только с ней в путешествие на Север отправили Роберту Баратеон и Элию Сэнд, она была бы счастлива. Они напоминали бы ей ее саму в их возрасте, чтобы она могла притвориться, будто ей снова двенадцать или тринадцать, дикая и свободная.
Наконец она вырвалась от детей и повернулась, и перед ней стоял Визерис, и она едва не прыгнула ему в объятья – прошел год с тех пор, как они виделись в последний раз, а он всегда был таким беспокойным, никогда не мог усидеть на одном месте долго – и она поцеловала его в обе щеки и отстранилась. Он был всего на дюйм выше нее, и так было с тех пор, как она начала расти, словно камыш, когда ей исполнилось девять или десять.
И почему-то все же казалось, что она настороженно смотрела на него снизу вверх, надеясь, что он был счастлив. Эйгон был ее братом по крови, но Визерис, пусть и был дядей, был ее братом в сердце, и возможно, она беспокоилась за него куда больше, чем стоило. Он был взрослым человеком, и мог сам принимать решения, ездить, куда захочет. И все же…
