Она чувствовала, как в ней надежда билась со страхом. Надежда, что худшее было позади, надежда, что все наконец решено, что ее семья в безопасности, и страх, что это все лишь дурная шутка богов – старых или новых. Игра света, чтобы убаюкать ее, заставить верить в безопасность, а потом отобрать все одним ударом. Иногда Эйрис был к ней любезен, даже мил. Иногда он дарил ей подарки: драгоценности, платья, книги с молитвами и стихами, музыкантов, чтобы играть для нее, маленьких животных – певчих птичек, котят, щенят.
Он мог быть щедрым, по-своему, по-особенному. Но это никогда не длилось долго. Что бы он ей не дарил, все это он мог потом швырнуть ей в лицо или вырвать из ее рук. Неблагодарная, вот какой она была, когда менялось его настроение, потому что она недостаточно много улыбалась, слишком мало смеялась, говорила ему, что слишком устала, чтобы лечь с ним, или слишком много времени проводила с Рейгаром.
Мерзкая, неблагодарная, высокомерная, заставляла его злиться на нее. Эйрис никогда не хотел злиться. Он хотел, чтобы ему дали все, что он хочет, повязанное ленточкой.
– Ты считаешь себя лучше меня, сестрица? – ощерился он на нее однажды, швырнув книгу, которую подарил за два дня до этого, в огонь. – Бедная крошка Рейла, замужем за своим братом… Я король! – рявкнул он.
– Смотришь на меня, как будто я какой-то межевой рыцарь, бьющийся за твою благосклонность – я не ниже тебя! – бушевал Эйрис, едва не оплевывая ее. – Я сотворил тебя, все, что у тебя есть – все это дал тебе я! Ты должна благодарить богов каждый день, что родилась принцессой Таргариен, что родилась, чтобы быть моей женой. Ты должна стоять на коленях, благодаря меня!
Ты король, хотела она сказать. Король капризов, шлюх, вина и шелка. Король слюны, крови и мочи. Вот чего ты король, братец. А когда ты умрешь, о тебе погорюют пару часов, пока другое веселье не придет им в голову, и тогда тебя забудут, оплюют и забудут. Но конечно же, она была неправа. Эйрису тогда было всего двадцать. Он был эгоистичен, похотлив и часто жесток, иногда давал волю рукам, давал пощечины и дергал ее за волосы, рвал на ней одежды – но все это было за закрытыми дверьми, и он не был безумен. Глупых королей забывали. Безумных помнили. Эйрис оставил по себе память, просто не такую, как желал.
Эйрис мертв. Она повторяла это себе иногда, чтобы не забыть, потому что иногда в ее снах она забывала, забывала, что он мертв и сожжен, что его пепел рассеяли по ветру. Иногда в ее снах она больше не была в Винтерфелле, а снова в Красном замке, и гниющий труп Эйриса сидел на троне, подзывая ее ближе к себе.
– Подойди и отдай мне дань уважения, сестрица, – скрипел он на нее неделю назад, улыбаясь и открывая черный рот, полный сломанных желтых зубов и шевелящихся червей. – Я все еще твой король и муж, разве нет?
Огонь лизал ее юбки, когда она побежала, чтобы умчаться прочь от кошмарной фигуры, но перед ней стояли королевские гвардейцы, безглазые и безротые, с обнаженными мечами.
Она проснулась с криком, и Рикард резко проснулся, выпрыгнул из кровати и обнажил меч еще до того, как она успела перевести дыхание. Это прошло, говорила она себе. Она в безопасности, ее уважают. Она никогда не вернется. Иногда она хотела вернуться, хотела, чтобы Рейгар снова был ребенком, хотела, чтобы все началось сначала, пусть даже это значило Эйриса – а потом не хотела этого на самом деле. Никогда. Теперь она видела его только в кошмарах.
Но была надежда. Надежда, что теперь восстание закончилось, надежда, что Элия одержала победу, что Рейгар – она не могла думать такого о нем, он ее сын, она не может желать ему зла, она просто хотела бы, чтобы он не был человеком, которого она из него сделала, которого сделал из него Эйрис – надежда, что все снова будет хорошо, что дом Таргариенов будет править безусловно, что их снова будут любить, бояться и уважать. Может быть, тогда это будет значить, что все того стоило. Может быть, она сможет говорить себе, что все ее страдания, ее скорбь, боль, гнев, все это было не зря. Что она помогла сотворить что-то сильное и непоколебимое.
И была надежда и для Винтерфелла, подумала она, когда показалось сердцедрево, и она остановилась в удивлении и даже тревоге, когда увидела фигуру, сидящую перед ним с маленьким свертком в руках.
– Нед? – позвала она тихо, приближаясь – старший сын был более сдержанным, отстраненным от нее, и она понимала, конечно, она все понимала. – Ты принес ребенка? – в Красном замке никого из ее детей, как живых, так и тех, кто умер, никогда не позволяли выносить из комнат, пока им не исполнился хотя бы месяц. Ей уж точно не позволяли просто уйти с ребенком в руках. Она редко оставалась с детьми наедине. Эйрис не доверял ее суждениям, даже до того, когда заговорил об убийцах.
Но этому ребенку, сыну Неда и Кетйлин, было меньше одного дня. Он был здоровым малышом, несомненно, родившимся с громким криком и полной головой густых темно-рыжих волос, совсем как у его матери. Она увидела, как Кейтлин погрустнела потом, когда Нед увидел ребенка, так похожего на Талли, но ее беспокойство пропало, когда он взял мальчика на руки и поцеловал его красное личико, поблагодарив ее тихим, хриплым, удивленным голосом.
– Мой сын, – сказал он. – Кет, он замечательный. Наш сын.
Много, много лет назад Эйрис сказал почти то же, держа на руках их замечательного маленького мальчика, которого они назвали Дейрон. Если бы он выжил, ему было бы четырнадцать, как Бенджену. Но Дейрон прожил всего шесть месяцев.
– Да, – сказал Нед, когда она, поколебавшись, присела рядом с ним на покрытую мхом землю. – Всех детей Старков приносят сюда, когда они достаточно крепки, чтобы представить их старым богам. Они говорят, это приносит удачу детям. – мальчик мирно спал в его руках, он поправил его, и Рейла неосознанно потянулась помочь ему.
– Надо поддерживать головку, вот так.
Их взгляды встретились, и Нед Старк благодарно улыбнулся, прежде чем снова перевести взгляд на сына. – Я никогда… Это все казалось ненастоящим, нереальным, пока я не взял его на руки.
– Так бывает для многих мужчин, – сказала Рейла. – Вы не чувствуете, как ребенок двигается внутри, не понимаете, пока не возьмете его на руки.
Он помолчал некоторое время, а потом сказал, почти признаваясь.
– Последний ребенок, которого я держал, был Роберта.
Некоторое время она думала, что не расслышала его, но потом он посмотрел на нее этими серьезными, честными глазами, и Рейла вдруг поняла.
– Его незаконного ребенка.
– В Долине, – Нед снова посмотрел на сына, провел пальцем по его лицу, по его закрытым глазам и носу, рту. – Его мать была служанкой из дома Ройсов. Я не помню ее имени, – он казался почти пристыженным этим, как будто это был его бастард, а не Роберта, как будто кто-то мог ждать, что он будет помнить имя девчонки из простонародья. – У нее была дочь. Его дочь. Мия, так ее звали. Он навещал ее каждый день. Меня это удивляло, что он… это была девочка, а не мальчик.
– Роберт не казался человеком, которого будут интересовать дочери, – угадала Рейла, и Нед кивнул.
– Но он любил ее. Он забирал ее у матери и носил на руках, и сажал себе на плечи, когда она подросла, подбрасывал ее в воздух… Я думал, это было просто мимолетное развлечение, – сказал Нед. – Но теперь… Теперь я знаю, что это – держать на руках ребенка от твоей крови, и я… – он замолчал и покачал головой, придерживая язык. Они все так делали, Старки. Даже Кейтлин. Слезы никому из них легко не давались. В Рейле не было такой стали, но следовало что-то сказать, чтобы слезы полились.
– Он был тебе братом, по крови или нет, – мягко сказала она. – А теперь он умер. Ты можешь оплакать его. Ты должен, Нед. То, что случилось – это не твоя вина, ты не можешь себя наказывать.
– Он был мне братом, – это прозвучало хрипло и болезненно, – а я оставил его биться в одиночестве. Умирать в одиночестве. В горящем лесу. Я уже трижды прочитал письмо.
Джейн Баратеон сообщила им о судьбе Роберта. У них не было вестей из Красного замка о Рейгаре, и вот почему так боялась и волновалась Рейла. То, что глаз шторма прошел мимо еще не значит, что опасность миновала. Роберт не сражался в одиночку, что бы не думал Нед.
