– Документы, – коротко бросил стоящий у дверей омоновец.

– Распутин, практикант, на дежурство, – коротко отрекомендовался Григорий, протягивая пропуск.

– Так, – омоновец внимательно пролистал все страницы, – подождите минуту, пожалуйста. За вами сейчас придут.

Пробубнив что-то в рацию, милиционер отодвинул Григория в сторону и тотчас потерял к нему всякий интерес. Ждать пришлось недолго.

– Этот? – исподлобья глядя на курсанта, спросил у омоновца какой-то плечистый мордатый перец в короткой кожаной куртке и пуловере, из-под которого торчал воротничок синей форменной рубашки. Если бы не она, вопрошавший вполне мог сойти за своего в любой окрестной гоп-компании. Увидев кивок омоновца, “кожаный” коротко буркнул, не вынимая рук из карманов “Капитан Заваров, УБОП”, развернулся, коротко бросил через плечо “за мной, курсант” и, не оборачиваясь, быстрым шагом пошел в направлении администрации. Народа здесь было поменьше, а шума – побольше. Отовсюду слышны были чьи-то голоса и даже шум передвигаемой мебели. Около знакомой Распутину двери кабинета главного врача капитан остановился, пропуская вперед Григория. Внутри было прилично накурено. Самого Главного не было, зато присутствовали трое, чья служебная принадлежность легко угадывалась и без формы.

– Вот вы какой, значит, Григорий Иванович? – осведомился старший из них. – Ну что, гражданин Распутин, на место преступления потянуло?

Спустя сутки.

– Руки за спину. Лицом к стене, – сержант, сдерживая зевоту, достал наручники и застегнул у Распутина на запястьях, тряхнул, хмыкнул недовольно, затянул сильнее.

– Ау! – непроизвольно вскрикнул Григорий.

– Больно?

– Нет, щекотно, – прошипел курсант.

Сержант опять хмыкнул, трещотка отсчитала еще несколько щелчков, металл врезался в посиневшую кожу.

– А сейчас?

– Что бы ты поскользнулся на моих слезах, скотина!..

Ещё щелчок…

Распутин зарычал от боли и унижения. Хотелось хоть как-то ответить обидчику, пнуть, например, его каблуком ботинка, тем более, что колено милиционер подставил очень удобно для удара. Но накопленный за последние сутки опыт сильно-сильно советовал не делать глупости, их и без того было предостаточно, начиная с нелепой, ненужной драки в госпитале. Он тогда не оценил шаткость своего положения, не просчитал всех последствий, поэтому на провокационную реплику о своём появлении, якобы, на месте преступления повёлся, как олень на манок. Шагнул к оперуполномоченному поближе, посмотрел в глаза и сквозь зубы процедил:

– С вашей проницательностью только и предсказывать, в какой руке арбуз…

У опера от неожиданности подскочили брови.

– Эвона как! Я не понял, студент… Ты так хамишь, потому что баран по гороскопу или у тебя просто в кармане запасная челюсть?

Распутина замкнуло. В кабинете запахло знакомой армейской атмосферой, где не ответить на такой выпад значило фатально потерять лицо.

– Слова не понимаешь? Попробую объяснить жестами – ты мой средний палец хорошо видишь?

– Ах ты… – старший попытался схватить курсанта за оскорбительно выставленный фаллический символ, но тот шустро поднял руку и милиционер вцепился в запястье.

Дальше тело Григория работало в автоматическом режиме. Подшаг левой вперед, захваченная рука выворачивается в сторону большого пальца противника, правая нога бьет толстым носком зимней обуви куда-то под колено и сразу делает широкий шаг назад, правая рука одновременно перехватывает кисть противника и тянет ее в сторону своей правой стопы, а левая рука заносится над предплечьем так, что плечо противника проскальзывает подмышку. Подсесть, потянуть… Слегка обмякшее от болевого шока тело опера ойкнуло, послушно нагнулось и полетело прямо в обалдевшего Заварова, стоявшего позади Григория. Получив в солнечное сплетение головой своего шефа и приземлившись на копчик, Заваров пару секунд беззвучно ловил ртом воздух, бездумно шаря руками по поясу старшего товарища, пока не нащупал рукоятку пистолета. Григорий даже «мама» сказать не успел, как один за другим треснули четыре выстрела и раздался дикий вопль старшего:

– Идиот! Он же газовый!!..

Эвакуация из кабинета и из коридора, куда заметно пахнуло сладковатым душком хлорацетонфенона, случилась бурная, суматошная, но очень дружная. Григория практически вынесли в фойе. Там дружба и закончилась. В обстановке всеобщей сутолоки и паники никто даже и не заметил, как Распутина упаковали в один из милицейских «бобиков».

Изолятор временного содержания. Тёмная камера без окна, три на три. На две трети площади – деревянный настил. В углу – выносная бадья, «параша». Главное в местах лишения свободы – хорошие соседи, но их Григорий даже не успел разглядеть из-за обильно слезящихся глаз, а как полегчало, его сразу выдернули в оперативную часть. Посадили в узком коридоре. Места практически нет, а организм, не израсходовавший и десятой части адреналина, настоятельно требовал движения. Начинало колотить от коктейля эмоций из возмущения, страха, неизвестности, чувства собственной беспомощности. Руки за спиной в наручниках. Три шага в одну сторону, три в другую. Часа полтора ничего не происходило, только внутри кабинетов расцветала полноценная, насыщенная жизнь. «А-а-а, хоть убейте, суки, ничего не скажу!..» Секунд через двадцать тот же голос «У-у-у, всё скажу, только не бейте!», а ещё чей-то смех, бубнёж радио и торопливая женская беседа на абсолютно неслужебные темы.

Как известно, самое тяжкое – ждать и догонять… Особенно, если после слов «ну вот, дождался» добавляют что-нибудь нецензурное. В гришином случае добавка была трёхэтажной. «Хорошие знакомые» по госпиталю, умытые и даже переодевшиеся, выглядели свежо и решительно. Если бы не их красные, воспаленные глаза и синие носы, можно было подумать, что день для нашей родной милиции только начался. На самом деле начался он у Распутина, новый, непознанный и пугающий… Григорий это сразу понял, когда его руки пристегнули с обеих сторон к хорошо прикрепленной на полу табуретке.

– Видел я дерьмо, но в первый раз слышу, чтобы оно мне хамило, – процедил сквозь зубы вместо приветствия старший опер, заходя Распутину за спину.

– У тебя вагон здоровья? Так сейчас разгрузим, – уточнил перспективы Заваров, источая праведный гнев и похлопывая резиновой дубинкой по ладони.

В эту минуту Григорий полностью уверовал, что его похитили маньяки и он судорожно вспоминал конспекты по психиатрии. Так, что там было?.. Не поддаваться на манипуляции. Не доверять. Не угрожать…. Господи, как всё просто! Только что и как конкретно надо в такие минуты говорить?

– Что? – Заваров схватил его за подбородок и дернул вверх, видя, что Григорий, наклонив голову, непроизвольно шевелит губами, – что ты хотел сказать?

– Будь добр, не трогай мои достоинства своими недостатками, – дернул головой курсант.

– Поумничать решил? – оскорбился младший опер.

– А для тебя то, что я говорю, кажется слишком умным? – вспылил Распутин и сразу же прикусил язык, понимая, что опять допустил ошибку.

– Заваров, проверь у гражданина подсоединение языка к мозгу. Нет ли где короткого замыкания? – лениво попросил старший опер, возясь с чем-то за спиной.

– Сей момент, – охотно отозвался младший, схватил со стола телефонный справочник и с размаху врезал Григорию по макушке.

Сгруппироваться Распутин не успел, шейные позвонки хрустнули, вжимаясь друг в друга. Глаза заволокло красным, изображение поплыло и курсант уже не сопротивлялся, когда ему надевали на распухшее лицо противогаз.

– Значит так, эскулап, – услышал он, как сквозь вату. – Ты сейчас быстро, но подробно рассказываешь, как и зачем ты убил генерала Миронова, подписываешь протокол и идешь отдыхать от нашего общества, – шипел прямо в ухо старший опер, – а если нет, я тебя прямо здесь научу дышать через задницу. Какой вариант тебе больше импонирует? Если первый – просто кивни.