– Роман Свиридов, – я собрал волю в кулак и ответил так же резко и уверенно. По крайней мере, я старался, чтобы выглядело именно так.
– Очень хорошо. Так зачем ты туда едешь? – он повторил вопрос, будто он для него принципиален.
– Да… Я устроился в управление по энергоснабжению. – довольно слабо и невыразительно получилось у меня. Не особо и хотелось распространяться насчет работы, по правде, ведь она была не очень престижна или высокооплачиваема по меркам «белых воротничков» вроде него. Мне так казалось.
– Отлично! Свежая кровь всегда нужна там, в энергетике. Свежая энергия на выработку энергии станции! Кхм… – как мне показалось, наигранно, но в то же время довольно прямо произнес он. Я никак не мог понять его отношения ко мне и к своей поездке, хотя сам по себе он казался радостным, пусть и с немного натянутыми эмоциями. К тому же, это нормально для таких деловых людей, как он: всякие сделки, собрания – все ради выгоды. Не дав мне ответить, мужчина в костюме продолжил:
– Так-с-с, что у нас сегодня..? – после этого он будто бы ушел в свою дополненную реальность и начал читать, по-видимому, новостную страницу. Все как по шаблону: улыбчивый вид, новости, костюм… У меня было ощущение, что я попал в дурацкую комедию, причем в роли второстепенного персонажа, когда как он – немного странноватый семьянин, отправившийся в еще более странную командировку, в которой обязательно что-то должно произойти, чтобы получилось смешно и весело, как это никогда не получалось у подобных творений.
Еще какое-то время я поглядывал на него и удивлялся активно изменяющейся мимике от характера новостей. Все-таки было в нем что-то необыкновенное, особое. Такое обычно доходит уже тогда, когда с человеком больше уже точно никогда-никогда не увидишься – будто закон Мёрфи. Я сталкивался с ним частенько…
На оценке врожденного и приобретенного потенциалов, когда все вокруг стремятся улучшить свои способности, чтобы проложить путь в более светлое будущее, я действовал довольно прямо и незамысловато – не так, как стоило бы действовать. Перед самыми днями оценок я не готовился, а просто занимался своими делами, лишь вспоминая перед сном о том, что учил предыдущие года в школе. Уравнения, параметры, производные и интегралы – все вспоминал, если не вспоминал – смотрел в учебник, но никогда не зазубривал. Моя философия на тот момент была предельно проста: «Каждый должен быть оценен объективно. Если я не буду специально готовиться к оценке, то у меня будут самые реальные и объективные результаты! Судьба и справедливость решат, каково мое место в будущем!» – по правде, я и сейчас не знаю, стоит ли мне жалеть об этом. В конце того лета, когда я прошел оценку, мне сказали мой уровень развития на 17 лет: всего-то 18 баллов из 30 возможных. Чуть-чуть больше половины… Встав на биржу образования, я поступил почти туда, куда хотел, и вроде был рад, но… Я и думать забыл, что я один ратую за справедливость, а все вокруг готовятся и зубрят, используют дополнительное школьное образование и персональных преподавателей. «А у меня 24 балла!» – крикнул кто-то из моей компании. Я подумал: «Ну, он готовился несколько лет, а я «затащил» своим умом без единого урока сверх обычного.» – сейчас я уже понимаю, что это лишь отговорка, оправдание моего бездействия.
После того случая многие звали меня умным, кроме меня самого. И далеко не из-за оценки, а из-за слабости и лени, одолевших меня и переродившихся в длительную и едва заметную апатию, сопровождающую меня до сих пор. А я, по правде, не так уж и страдаю от нее. Последнее время мои мысли были только в двух направлениях: как бы мне прокормиться и продолжать свою жизнь «гедониста», и как бы мне превознести себя выше других, ведь подсознательно я всегда этого хотел, хотя логикой и строгим кнутом рассуждений вгонял себя в грязь перед своей же публикой – воспоминаниями и понятиями, столь дорогими для меня.
Рвение к тому, чтобы заслужить себе место, и моя слабая натура вновь делили меня пополам, как и десятки других внутренних конфликтов, от которых, как я полагаю, страдает любой человек. «Ну не могу я быть особенным среди всего этого многообразия.» – мой горький и справедливый девиз на все невзгоды, накрученные депрессии или расстройства.
– Кхм-кхм, – «позвал» меня от мыслей мой попутчик, сложив планшет, – Вы знаете, Роман, ведь наша с Вами компания заботится о своих работниках, и Вам даже может быть предоставлена надстройка программного обеспечения Вашего чипа дополненной реальности. – как коммивояжер начал он мне «втирать» какой-то совершенно «левый» товар.
– Нет, – мягко ответил я, а затем уже более твердо продолжил, – Нет, извините, не стоит. Я предпочитаю самозаполняющиеся карты. SLAM6.
– Но дело же только в картах, – вставил он.
– А что мне еще нужно после карт? Да и те же карты через какое-то время потеряют свое значение. – сразу стало понятно, что нужно отстаивать свое мнение более яро, а потому я постарался стать немного грубее и увереннее.
– Вы, значит, старомодный, не любите дополненную реальность?
– Нет же. Наоборот люблю, просто не хочу, чтобы в моей голове был хлам. – я усмехнулся после этой фразы, вспомнив о своей якобы «эрудиции», построенной на визуальных описаниях предметов из Всемирной Паутины.
– Вы зря смеетесь: то, что разработали наши специалисты, может быть очень полезно. Вы же сами идете сюда работать. Если не доверяете – зачем? – надавил на меня попутчик.
– Не буду я закачивать Ваше ПО без надобности. Не буду! – я немного повысил тон.
– Ох… Ну, рано или поздно все равно Вы его поставите, попомните мои слова, – он поднял палец вверх, словно уже знал, что это случится. Мне же этот разговор напрочь отбил желание ставить ПО для станции. Уже не столько из целесообразности, сколько из принципа: ненавижу, когда мне что-то навязывают подобным образом.
– Если надо будет – поставлю. Сейчас не буду. Помогло Вам это Ваше ПО? И как? Что такого Вы видите, чего я не вижу? – я поднял брови, наезжая на него в ответ, забыв про свою робость.
– Я вижу уникальный мир. Такой, каким его хочу видеть я. Хотя… больше в силу опыта, а не Ваших этих новомодных имплантатов7. – раздражительно сказал он и снова погрузился в дополненную реальность.
Мне не престало отвечать ему на такую грубость, а потому я лишь отвернулся к иллюминатору и посмотрел в белизну снегов, изредка разбавленных чернеющими звездами камней.
Через пару минут экраноплан начало немного потрясывать, а на земле виднелись рукотворные скалы – что-то из стекла, что-то – из металла, местами – из стальмода и бетона. Не успел я и вглядеться в какую-нибудь черную «Альфу-Центавру», как изображение начало плыть – мы меняли курс, происходил крен экраноплана, открывая перед окном ворота ангара порта станции. Этот порт-исполин был настолько огромен, что по сближению я не видел ничего, кроме него самого, распустившего свои заметенные щупальца-трубопроводы на километры в стороны.
Сама Антарктида, с ветров которой мы уходили в это убежище, поразила меня еще больше именно сейчас. Снаружи порта были видны потоки ветров, вихри циклонов или антициклонов, беспорядочно двигающиеся по всей планете. А ведь такая непогода была сопоставима с размерами всего материка. Я невольно сравнил свой дом с таким чудом.
Сколько же везения, совпадения совершенно случайных и несвязанных обстоятельств решили нашу человеческую судьбу. Да и какое же чудо есть Антарктида – почти безжизненная пустыня, – когда есть остальная Земля, обретшая развитую биосферу, уникальное многообразие… Что уж говорить про космос?
Мы все выиграли в лотерею с, казалось бы, нечеловеческими шансами победить. Все человечество родилось в рубашке и по-прежнему живет, полагаясь на удачу во всех вопросах: от войны до катаклизмов на Солнце. Может, потому что у нас нет выбора. Может, потому что за нас этот выбор сделал кто-то другой. Может, мы сами сделали его когда-то давным-давно, построив себя такими, какие мы есть.
Мой попутчик продолжал читать что-то в своей дополненной реальности, когда я посмотрел на него. Удивительно, что он даже не обратил внимание на то, что душу мою захватило в самые настоящие тиски и не отпускало до тех пор, пока я не рассмотрел каждый сантиметр видимого мною пространства. А может, я просто не заметил, как он смотрел? Так или иначе, его положение почти не изменилось.
