За деревьями разгоралось зеленое пламя. Как много, как ярко, даже глаза слепит. Заманивает в черную топь. Топь… Равнодушная, холодная… Стылая, что никому не отдает своего. И черного заговора убийце сотворить не даст.

Что ж, матушка, пусть смерть, но по-моему будет.

Если только успеет, доберется до края болот. Совсем уж близко эта колдовская зелень и поднимающийся вдалеке, над петляющей тропкой, сизый туман. Да только сил почти не осталось, и пляшут уж перед глазами черные пятна, хрипит и свистит в груди, сжимает свинцовым обручем. Так близко и так далеко. И копыта за спиной стучат еще ближе.

Над болотами пронзительно закричала птица, темнокрылая сова, камнем рухнувшая с черного неба, и вихрящиеся над тропой клубы тумана прыснули в стороны, словно живые. Ярина обернулась, теряя драгоценные мгновения — чувствуя, что не успеет, — и успела разглядеть лишь копьями опущенные оленьи рога. Удар пришелся зверю в бок, охотничий нож вонзился с хлюпаньем в брызнувший белесым глаз, и направленный ей в лицо обломок рога рассек лишь щеку от носа до уха. Ярина опрокинулась на спину, поползла, царапая пальцами землю, капая кровью на листья в белой изморози, ничего не понимая, не видя, слыша лишь бьющегося в агонии зверя, и закричала, когда ее с силой дернуло за меховой воротник. Копыто ударило по ноге, и она завопила вновь, чувствуя, как трещит кость. И как ее тащит по земле, душа воротом.

А потом увидела, едва разглядела сквозь застилающие взор слезы яркие голубые глаза. И зарыдала, цепляясь пальцами за колкую шерстяную рубаху да неловко ткнувшись лицом в странный узор красной ниткой у ворота.

Живой!

— Давай, Яринка, реветь после будешь, — грубовато бросил Мстислав, и поднял ее, словно весила легче пуха лебяжьего. Совы над болотом уже не было. Она стояла у самого края топи, вскинув руки с паучьими пальцами, и волосы вились в тумане темными змеями, хлеща по плечам и белом птичьему лицу.

Услышь меня, Мать-Земля, я дочь Болотного Колдуна.

Земля под беснующим, уже увязшим ногами оленем обращалась топью. Затягивала вглубь, не слушая жалобных, почти человечьих криков, возвращая Стылой Мари то, что было ее по праву. Ведьма дрожала всем телом, зрачки овальные, жуткие расширились, и она вдруг повалилась на землю, забилась, как бесноватая, задыхаясь и кашляя, но не опуская протянутой к гибнущему оленю руки. Ярина вновь оказалась на ногах, пошатнулась и тоже рухнула на колени.

Из вновь застывшей недвижимой землей топи поднимались одни лишь оленьи рога. Ведьма содрогалась, комкая в пальцах шерстяную мстиславову рубаху, но улыбнулась, едва посеревшего птичьего лица коснулась смугловатая рука, убирая за ухо медово-темную прядь волос.

— Рада…

— Я… встану, — просипела ведьма, цепляясь паучьими пальцами за широкое плечо. — Помоги.

И всем телом к нему прильнула, глянула воровато из-под темных ресниц, когда в ночной тиши прозвучал растерянный голос:

— Мстислав? Что же ты… родной матери не сказал, что живой?

Ярина бы позлорадствовала, позабыла бы всё, чему поп греческий учил, да только и сама вздрогнула, когда увидела в поднятых на Цветану глазах зеленые болотные огни. Та же и вовсе отшатнулась, вскинула руку, будто знак защитный сотворить хотела.

— За что?

Будто не он, а Стылая Марь его устами заговорила. И Цветана заплакала беззвучно, не то по оленю, не то по нему, отныне потерянному.

— За отца твоего, за кого же еще? Ратибор поди думал, что я не знала. Это он сказал твоему отцу, что на болотах клад есть. А и́наче ушли бы мы вместе, далеко за леса, за реки. Обещал он, что увезет меня из глуши этой, мир покажет, в шелка и золото оденет. А эти лиходеи что сделали?

— Жемчуга твои кровью куплены были, — просипела ведьма, не разжимая рук. — И не лги, что не знала.

— Пойдем домой, сын, — не слушала ее Цветана. — Я ведь только их… не тебя. Тебя защищала, как могла, разве не знал ты, разве не чувствовал…

— Я умер в ту ночь, мама, — ответил Мстислав, и ярче вспыхнули зеленые огни в его зрачках. Сизый туман поднялся стеной, заслоняя черноту болот, и потек вперед, надвигаясь на шумящие на стылом ветру деревья. — Мало было проку от твоей защиты. Мне пути назад теперь нет. Уходи, или и тебя утянет. Но если хоть одну еще жизнь возьмешь, Марь щадить не станет.

Туман заклубился со всех сторон, смыкаясь в кольцо. Цветана бросилась вперед, закричала раненным зверем, но белая рука схватила лишь пустоту. И тропа за рассеявшимся туманом расползлась болотной ряской, поплыла по черной воде, словно ее и не было.

В Стылую Марь Ярина с тех пор не ходила ни разу.